Джон Толкин - Избранные произведения. Том III

Внизу мелькали острова,
На них трава как изумруд,
И золотом блестит гора,
И серебра ручьи текут.
И тут он стал воинственным,
Единственным, чьи шли стези
И в Теллами, и в Белмаре,
И за море, и в Фэнтэзи.

Имел он щит опаловый,
Коралловый носил он шлем,
А меч был аметистовый, —
Неистовый, грозил он всем:
И с эльфами, и с Эйери,
И с Фэйери в сраженьях был,
И бил зеленоглазых он,
Не раз он златовласых бил.

Броня на нем алмазная
И грозное при нем копье,
Чье в полнолунье ковано
Серебряное острие,
И дротик изумрудный был —
Столь чудный был! — он сам летел!
И прибыл рыцарь в Парадиз,
Где первый приз добыть хотел.

Стрекозлищ победил сей муж,
И Жужалей к тому ж, и Рой,
И первый приз — Медовый Сот
Он взял! И вот поплыл герой,
Руля осиновым листком,
Под лепестком под парусом,
Он чистил латы, песню пел,
И песнь летела к небесам.

Он посетил безвестные
Чудесные те острова,
Что видел сверху, но на них
Нет гор златых — одна трава.
Домой пустился скороход,
Медовый Сот добыв и честь.
Откуда нес, куда принес —
Вот в чем вопрос! — свою он весть?
Повсюду он ходил, бродил,
И победил, и приз добыл,
Но по пути, как ни верти,
Весть отнести совсем забыл!
А значит, завтра, как вчера,
Ему с утра опять в поход!
И весть ту носит до сих пор
Тот очень скорый скороход!

Очень мала
И очень мила
Принцесса Ми, говорят,
Блистают в прическе
Жемчужные блестки,
И золотом вышит наряд.
Платочек на шее
Звезд серебрее,
И паутинки нежней
Накидка из льна,
Бела, как луна,
А то, что поддето под ней, —
Исподнее платье —
Украшено, кстати,
Узором алмазной росы.

В плаще с капюшоном
В серо-зеленом
Таится в дневные часы,
В часы же ночные —
Одежды иные,
Сияют, как в небе звезда;
В чешуйки рыбешки
Обутые ножки,
Сверкая, ступают туда,
На пруд танцевальный,
Где гладью зеркальной
Застыла вода в полумгле, —
Там призрачен свет,
Там легкий балет

Танцует она на стекле,
И каждый шажок,
И каждый прыжок
Стежок оставляет на нем.

Глядит она ввысь,
Где звезды зажглись
В небесном шатре, а потом
Глянула вниз,
А там — вот сюрприз! —
Принцесса по имени Ши,
Такой же талант,
К пуанту — пуант,
Так же танцует в тиши.

И так же легка,
И так же ярка,
Но — страшно подумать! — она
В пучине-то оной
Книзу короной
Висит, а пучина — без дна!

И эта принцесса
Не без интереса,
Точнее, с восторгом глядит,
Как книзу короной
В пучине бездонной
Другая принцесса висит!

И только носочки
В некоей точке
Друг друга касаются там.
А где это «там»,
Неведомо нам —
Где вниз головой к небесам! —
Познаний волшебных,
На это потребных,
Не хватит и эльфам самим.

От века доныне
Танцуют эльфини:
Танцует прекрасная Ми —
Мелькают одежки
И стройные ножки
В туфельках из чешуи,
Такие же ножки,
И те же одежки,
И туфельки из чешуи —
Танцует прекрасная Ши!

Лунный Дед был серебряно сед
и в серебряных башмаках,
Венец из опала, но этого мало —
поясок у него в жемчугах,
А поверх всего серый плащ у него,
под ногами — сверкающий пол;
И вот хитрым ключом —
ключ хрустальный причем! —
тайный ход он открыл и вошел.

И с блаженной улыбкой по лесенке зыбкой,
по ступенькам ажурным идет,
Наконец-то он волен и премного доволен,
что пустился в безумный поход.

Надоело ему век сидеть одному
в лунной башне на лунном холме —
Даже чистый алмаз уж не радует глаз! —
и одно у него на уме:

Чтобы алый коралл на плаще засверкал,
и рубин — у него на челе,
Чтобы яркий берилл его жизнь озарил, —
он решил побывать на Земле,
Чтобы впредь не сидеть, без конца не смотреть
на теченье светил, например:
Скука — смерть! — эта твердь, и ее круговерть,
и веселая музыка сфер.

Он на лунном бугре, когда все в серебре,
в полнолунье мечтал на Луне
Не о бледных огнях в бледных лунных камнях —
о багряном и рьяном огне,
Чтобы жарок он был, чтобы ярок он был,
чтобы тлел в глубине уголек,
Чтобы, ало горя, занималась заря,
предвещая хороший денек.

Видел он под собой океан голубой
и зеленых лесов океан,
Но хотелось ему быть с людьми самому,
чтобы сам он был весел и пьян,
Чтоб смеяться, и петь, и горячую снедь
поедать, запивая вином.
Ибо снежный был бел тот пирог, что он съел,
лунным светом запивши потом.

Но на лесенке зыбкой это было ошибкой —
размышлять о горячей еде:
он ногами протренькал по скользким ступенькам
и сорвался, подобно звезде

Иль чему-нибудь вроде. Ночь была. Новогодье.
И вот, путь в небесах прочертив,
Все ступеньки минуя, в Бэл, в купель ледяную,
ухнул — прямо в бурлящий залив.
Так лежал он в водице и, боясь раствориться,
свою жизнь поминал и Луну.
Но как раз тут баркас, рыбаки тут как раз —
потому не пошел он ко дну!
Из воды неводок его вверх поволок —
так он в лодку с уловом попал:
Его хлипкое тело было зелено, бело
и мерцало, как мокрый опал.

А когда б рыбаки б не ловили там рыб?
А когда бы не сеть, а крючок?
«Есть тут город немалый, в нем же двор постоялый, —
говорят, — там проспись, старичок!»
В этот час неурочный в темноте полуночной
только колокол на маяке
Возвестил похоронным гулким звоном об оном
прилетевшем с Луны старике.

И — ни хлеба, ни соли, ни жаркого тем боле!
До зари пробродил наш лунарь:
Вместо пламени — сажа, вместо озера — лужа,
вместо солнца — коптящий фонарь,
И нигде нет людей, ни веселых затей,
и никто ни о чем не поет,
Только храп из домов — видно, спать он здоров
на заре, этот смертный народ.

Он и в двери стучал, он стучал и кричал —
все напрасно, повсюду молчок,
Двери все на запор. Но вот видит он двор
постоялый, в окне огонек.

Бряк в стекло! Но на стук дверь открылась не вдруг:
«И кого там опять принесло?»
«Не найдется ль огня и вина для меня,
древних песней прекрасных зело?»
А хозяин в ответ: «Чего нет, того нет!
Заходи, коль сойдемся в цене,
Мы берем серебром, мы и шелком возьмем,
так и быть, — пригодится жене».
Чтоб ступить за порог, отдал он поясок,
отдал он серебро и был рад
Все отдать жемчуга за тепло очага,
за все прочее — больше в сто крат!

Вот так Лунный Дед был разут и раздет,
отдал плащ, башмаки и венец,
Чтобы сесть в уголке при разбитом горшке
и чего-нибудь съесть наконец.
Так сидел он над плошкой, деревянною ложкой
скреб холодной овсянки комок.
Поспешил Лунный Дед! Новогодний обед
не готов — и сливовый пирог.