Джон Толкин - Избранные произведения. Том III

Печальный Тролль сидел в Холмах,
печальные пел песни:
«На всей земле — увы и ах! —
я одинок, хоть тресни.
Давно ушла моя родня,
ушла навек — о горе!
Остался я, последний я
от Бурных Гор до Моря.

Не златокрад, не мясояд,
и пива не хочу я,
А все же хоббиты дрожат,
мою походку чуя.
Ах, если б я бесшумно шел!
Другие ноги мне бы!
А так я весел, я не зол
и печь умею хлебы.

Всю Хоббитанию пройду, —
подумал Тролль, — но тихо,
И друга, может быть, найду,
а то без друга лихо!»
Он от Холмов всю ночь бежал,
обувши мехом пятки, —
Никто не слышал, не дрожал,
не драпал без оглядки.

На зорьке в Норгорде народ
еще зевал спросонку.
Бабуся Бамс идет, несет
с печением плетенку.
«О, мэм, — сказал он, — здрасьте, мэм!» —
и улыбнулся мило.
Не «мэм» ей слышится, а «съем»…
И вот что дальше было:

Услышав этот страшный глас,
Старшой Горшок с испуга,
Весь красный, лезет в узкий лаз,
да пузо лезет туго,
Бабуся Бамс — домой, под стол,
забыв свои печенья,
А Тролль руками лишь развел,
сказав: «Прошу прощенья!»

Визжит свинья, блажит овца
и гусь гогочет тоже
При виде тролльего лица,
сказать точнее — рожи.
Тут фермер Хряг свой эль пролил,
тут Биллов Лай без лая
Пустился прочь, а следом Билл —
бежали, жизнь спасая.

Сидит у запертых ворот
печальный Тролль и плачет,
А юный Перри, он идет,
к нему подходит, значит,
И хлоп по шее: «Не дури!

Тебе, коль ты верзила,
Снаружи лучше, чем внутри…»
И вот что дальше было:
Смеется Тролль: «Отныне мы
друзья, как понимаю!
Давай, поехали в Холмы,
ко мне на чашку чаю».
А Перри вроде как струхнул,
но, севши на закорки,
Он крикнул: «Ну!» — ногами пнул —
и замелькали горки.

Потом, как маленький, сидел
у Тролля на коленке,
Не столько пил он, сколько ел
ватрушки, пышки, гренки,
Калач, кулич, большой пирог
и маленькую сдобу —
И съел он все, что только мог,
но это все — на пробу.

Трещал огонь, и чайник пел,
штаны по швам трещали,
Тролль улыбался, Перри ел,
немного помолчали.
И Тролль сказал: «О чем бишь речь?
Ах да! Тебя в учебу
Возьму, и сам ты будешь печь
и черный хлеб, и сдобу!»

Спросили Перри, где он был,
что стал такой дебелый?
А он ответил: «Чай я пил
и хлебушек ел белый».
Спросили: «Где же задарма
нальют такого чаю?»
Но Перри был не без ума,
сказал: «Я сам не знаю!»

А Джек сказал: «Я видел сам,
как Перри в чистом поле
Скакал верхом вон к тем Холмам,
скакал верхом на Тролле!»
И все — кто пеший, кто верхом —
они пошли толпою,
И видят: холм, в холме же —
дом, дым вьется над трубою.

«О милый Тролль, ты испеки, —
они стучатся в двери, —
Да, испеки, нет, испеки
нам сдобного, как Перри!»
А он в ответ: «Не будет вам
ни хлеба, ни застолья!
Я хлеб пеку по четвергам
для Перри лишь и Тролля.

Ступайте прочь! Мне не до вас!
Не стойте зря у двери!
Ведь то, что я вчера припас,
вчера же слопал Перри!
Бабуся Бамс, и Хряг, и Билл,
вчера, по крайней мере,
О хоббиты, я вас любил!
Теперь люблю лишь Перри!»

На сытных троллевых харчах
отъелся Перри! Вскоре
Не мог он влезть — увы и ах! —
в свои штаны — о горе!
По четвергам он приезжал
на Троллевы застолья:
Росточком Тролль пониже стал,
а Перри — ростом с тролля.

Вот какова его судьба,
так в песне говорится:
Пек Перри лучшие хлеба
от Моря до Границы,
Но все же хлеб его не столь
хорош был, как те сдобы,
Что пек ему печальный
Тролль по четвергам для пробы.

У хлюпогубов смельчака
Ждет тьма черней чернил
И колокольца звон, пока
Он угрязает в ил.

Покуда поглощает вас
Болото у ворот,
Горгульи с вас не сводят глаз
Под шум текущих вод.

Вдоль топких берегов речных —
Капель с плакучих ив,
И вороны сидят на них —
Вороний грай тосклив.

За Мерлокские горы путь неблизок туда,
Вдоль вонючих болот по замшелым лесам, —
Где в долине без ветра загнивает вода,
От луны и от солнца они прячутся там.

В подвалах тот народ живет,
Где сырь, и мразь, и хлад,
Свечу единственную жжет
И стережет свой клад.

За хлюпогубом хлюпогуб —
К дверям на ваш звонок:
Носами — «хлюп», губами — «хлюп»,
«Хлюп-хлюп» — стопами ног.

И в щелку робко так глядят,
Но скользкая рука
Вас хвать! — и косточки гремят
Уже на дне мешка!

За Мерлокские горы по замшелым лесам,
Где гнилые туманы и стояча вода,
По дороге нелегкой вы пройдете и там
Хлюпогубов найдете — хлюпогубам еда!

Вот остров Фаститокалон,
Который не населен.
Он пустой.
А все же земля пригодная для
Того, чтоб сойти с корабля,
Погулять, поиграть, порезвиться.
Ой! Постой!
Примечай-ка:
Даже белая чайка
На его берегах не гнездится —
Намекает нам птица:
Этот остров совсем не простой!
И беда моряку,
Если, качкой морской утомлен,
Он сойдет на Фаститокалон
Отдохнуть и сварить чайку.

Ох и олухи те моряки,
Что разводят на Нем костерки, —
Знать, не варят у них котелки!
Его шкура хотя и толста,
Притворяется Он неспроста,
Будто спит — это чистый обман:
Он хитер,
Он плывет в океан.
И едва разгорится костер,
Ухмыляется Он,
Обращается Он
Кверху брюхом, Фаститокалон.
С кораблем заодно
Гости канут на дно,
Они с жизнью прощаются
И тому удивляются.

Будь, моряк, начеку!
Ведь грозит моряку
В Море множество чудищ морских.
Но воистину страх —
Он,
Фаститокалон!

Он страшнейший из них
И последний в роду Черепах.
Надо помнить старинный завет:
Коль вам жизнь дорога,
Вылезать вам не след
На неведомые берега.
Ну а лучше со всеми
Мирно жить в Средиземье
Ныне и впредь,
Веселиться и петь.

Вот спит кот-обормот,
И он видит сон:
То сметанку, вишь, то мышь,
То жирен бульон,
То он вроде на свободе
Средь котов готов,
Яр и скор влиться в хор
Ста котовьих ртов,
А то вдруг — будто юг,
Зной, томленье, лень,
Люди ходят, звери бродят,
А он — в тень на весь день.

А вот лев — кровавый зев,
Клык на нож похож —
Превелик и очень дик;
Пард, он тож хорош,
Тоже грозный, в шкуре звездной,

Востроок, быстроног,
Для ловитвы — когти-бритвы:
Скок — и поволок.
Дикий в чащах настоящих

Жив народ —
Рычит, ревет.
Обормот в тепле живет —
Но свой род
Помнит кот!