Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– Сэнсаму? – эхом откликнулся я.

– Он – епископ, – настаивала Моргана. – Власть его – от Господа! Ты согласишься повиноваться ему во всем и всегда, ты согласишься принять крещение: только тогда сниму я проклятие.

Артур неотрывно глядел на меня. Проглотить унижение было непросто, но я подумал о Кайнвин – и кивнул.

– Я все сделаю, – сказал я Моргане.

И Моргана бросила вызов Божьему гневу и сняла проклятие.

Все произошло тем же вечером. Моргана пришла во дворцовый двор в черном одеянии и без маски, открыв на всеобщее обозрение жуткое, изуродованное огнем лицо – багровое, изборожденное шрамами, перекошенное. Она уже злилась на свою мягкотелость, но, верная слову, спешно принялась за работу. Разожгли жаровню, подбросили в пламя угля, а пока огонь разгорался, рабы притащили корзины с гончарной глиной, и Моргана принялась лепить женскую фигуру. Она замешала в глину кровь ребенка, умершего утром в городе, и росу, – раб загодя обмел мокрую траву во дворе. Грома не было, но Моргана сказала, что для снятия чар оно и не нужно. При виде творения рук своих она в ужасе сплюнула. Истукан получился и впрямь жутким: женщина с громадными грудями, разведенными ногами и зияющим родовым каналом, а в животе фигуры зияло углубление – здесь, в утробе, предстояло упокоиться злу. Артур, Талиесин и Гвиневера завороженно наблюдали за тем, как Моргана месит глину. Затем она трижды обошла вокруг непристойной статуи. После третьего обхода посолонь она остановилась, запрокинула голову к облакам и завыла. Я подумал было, ей так больно, что продолжать она не в силах и Господь велит ей прекратить обряд, однако затем Моргана обратила изувеченное лицо ко мне.

– Теперь мне нужно само зло, – промолвила она.

– Что же это? – спросил я.

Щель, заменяющая ей рот, словно бы раздвинулась в улыбке.

– Твоя рука, Дерфель.

– Моя рука?

Вот теперь я видел ясно: безгубая прорезь – это и впрямь не что иное, как улыбка.

– Рука связывает тебя с Нимуэ, – проговорила Моргана. – Это и есть канал, по которому течет злая сила. Ты должен отрезать себе руку, Дерфель, и отдать ее мне.

– Право же… – запротестовал было Артур.

– Ты принудил меня к греху! – Моргана с визгом обернулась к брату. – А теперь оспариваешь мою мудрость?

– Нет-нет. – Артур тут же пошел на попятную.

– Мне-то все равно, – небрежно отозвалась она, – если Дерфель предпочитает сохранить руку, что ж, его дело. А Кайнвин пусть себе страдает.

– Нет, – возразил я, – нет.

Мы послали за Галахадом и Кулухом, и Артур повел нас троих в свою кузню, где горн горел днем и ночью. Я снял с пальца левой руки кольцо моей возлюбленной, дал его Морридигу, Артурову кузнецу, и попросил его впечатать талисман в рукоять Хьюэлбейна. Простое, железное кольцо воина, а на нем – крест из золота, что я отщипнул украдкой с накладки на Котле Клиддно Эйддина. Второе такое носила Кайнвин.

Мы положили на наковальню толстое бревно. Галахад крепко обхватил меня за плечи, я обнажил руку и положил левую кисть на деревянную опору. Кулух сжал мой локоть: не для того, чтобы рука не ерзала, – для того, что произойдет потом.

Артур занес Экскалибур.

– Дерфель, ты уверен? – спросил он.

– Делай, господин, – сказал я.

Глаза Морридига потрясенно расширились. Яркое лезвие взлетело к стропилам над наковальней. На краткую долю мгновения Артур задержал руку – и рубанул со всей силы. В первый миг я никакой боли не почувствовал, потом Кулух сунул мое пульсирующее кровью запястье в пылающие угли горна – и боль пронзила меня, словно удар копья. Я пронзительно закричал – и больше ничего не помню.

Впоследствии мне рассказали, как Моргана взяла отрубленную кисть с роковым шрамом и похоронила ее в глиняной утробе. А затем, под языческое заклинание, древнее, как само время, она вытащила окровавленную руку сквозь родовой канал и швырнула ее на жаровню.

Так я стал христианином.

В Динневрак пришла весна. В монастыре потеплело, и в молитвенную тишину то и дело вторгается блеяние ягнят да песня жаворонков. Там, где так долго лежал снег, расцвели бледные фиалки и звездчатка, но всего отраднее – вести о том, что Игрейна благополучно разрешилась от бремени. Родился мальчик; дитя и мать выжили. Благодарение Господу и за это, и за погожее тепло; а более вроде бы и не за что. Весна – счастливая пора, так исстари повелось, а у нас тут ходят мрачные слухи: враг-де близок.

Саксы вернулись, хотя их ли копейщики развели костры, полыхавшие на восточном горизонте прошлой ночью, – никто не ведает. Но пламя горело ярко, пылало в ночном небе, точно предвестие ада. С зарей пришел селянин, принес нам несколько расколотых липовых бревен для новой маслобойки и рассказал, что костры-де запалили грабители-ирландцы, да только мы не верим: за последние недели слишком много было разговоров про саксонские военные отряды. Артур обезопасил от саксов целое поколение и научил наших королей доблести, но до чего же слабы сделались правители с тех пор! А теперь саксы возвратились – словно моровое поветрие.

Дафидд, судейский писарь, что переводит эти пергаменты на язык бриттов, пришел сегодня забрать новую стопку и между прочим сообщил, что костры почти наверняка саксонские. А еще рассказал, что новорожденного сына Игрейны назовут Артуром. Артур ап Брохваэль ап Пирддил ап Кунеглас – славное имя, хотя Дафидд его явно не одобряет, и сперва я не мог понять почему. Дафидд – коротышка вроде Сэнсама, с тем же суетливо-деловитым выражением лица и щетинистой шевелюрой. Он устроился в оконной нише почитать законченные рукописи и все цокал языком да качал головой.

– Почему Артур бросил Думнонию на произвол судьбы? – наконец вопросил он.

– Потому что Мэуриг на этом настаивал, – объяснил я, – а сам Артур никогда не хотел править.

– Возмутительная безответственность! – сурово отрезал Дафидд.

– Артур не был королем, – напомнил я, – а по нашим законам править может только король.

– Законы гибки, – фыркнул Дафидд. – Кому и знать, как не мне; так что Артуру следовало быть королем.

– Согласен, – кивнул я, – да только королем он не был. Не был по праву рождения, а Мордред – был.

– Значит, прав не было и у Гвидра, – возразил Дафидд.

– Верно, – кивнул я, – но если бы Мордред умер, притязания Гвидра имели бы не меньше веса, нежели любые другие, за исключением Артуровых, разумеется, вот только Артур королем быть не хотел. – Я вздохнул: ну сколько еще раз прикажете мне объяснять одно и то же? – Артур пришел в Британию, – втолковывал я, – потому что он принес клятву защищать Мордреда, а к моменту своего отъезда в Силурию он добился всего, к чему стремился. Он объединил королевства Британии, он утвердил в Думнонии правосудие, он разгромил саксов. Он мог бы воспротивиться требованиям Мэурига сложить с себя власть, но в глубине души он сам того не хотел, так что он вернул Думнонию ее законному королю – и на глазах у Артура развалилось все, чего он достиг.