Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– А Нимуэ повернет колесо вспять? – спросил я.

– Может, и повернет, – скорбно отозвался Мерлин, – и мне бы, Дерфель, весьма того хотелось. Хотелось бы мне вернуть себе глаза, и юность, и радость. – Он прижался лбом к прутьям. – Я не стану помогать тебе снять чары, – проговорил он тихо, так тихо, что я с трудом разбирал слова. – Я люблю Кайнвин, но если Кайнвин суждено страдать во имя богов, это благородное деяние.

– Господин, – взмолился я.

– Нет! – закричал Мерлин так громко, что в лагере завыли собаки. – Нет, – повторил он уже тише, – однажды я пошел на уступку, но больше так не сделаю, ибо какова цена уступки? Страдания! А если Нимуэ сумеет совершить обряд, тогда всем нашим страданиям придет конец. Отныне и навеки. Боги вернутся, Кайнвин закружится в танце, а я прозрею.

Мерлин ненадолго задремал; смежил глаза и я, но спустя какое-то время старик разбудил меня, просунув похожую на клешню руку сквозь решетку и ухватив меня за локоть.

– Стража спит? – спросил он.

– Думаю, да, господин.

– Тогда ищи серебристый туман, – прошептал он мне.

На мгновение я подумал было, что рассудок его снова мутится.

– Господин? – переспросил я.

– Я порою думаю, – промолвил Мерлин, и голос его звучал вполне осмысленно, – что на земле магии осталось всего ничего. Она истаивает так же, как и боги. Но я не все отдал Нимуэ, Дерфель. Она-то думает, что все, но нет, последнее волшебство я утаил. Я сотворил его для тебя и для Артура, ибо вас обоих я люблю превыше всех на свете. Если Нимуэ потерпит неудачу, Дерфель, тогда разыщи Каддога. Помнишь Каддога?

Каддог был тем самым лодочником, что спас нас с Инис-Требса много лет назад; он еще добывал для Мерлина сверлильщиков.

– Конечно помню, – заверил я.

– Каддог теперь в Камланне живет, – зашептал Мерлин. – Ступай к нему, Дерфель, и ищи серебристый туман. Запомни накрепко. Если Нимуэ потерпит неудачу и случится ужасное, отвези Артура в Камланн, найди Каддога – и ищи серебряный туман. Это последнее волшебство. Мой последний дар тем, кого я числил друзьями. – Пальцы его крепче впились в мою руку. – Обещай мне, что отыщешь!

– Обещаю, господин, – заверил я.

Старик облегченно перевел дух. Посидел немного, не разжимая пальцев, затем вздохнул:

– Хотел бы я уйти с тобой. Но не могу.

– Можешь, господин, – возразил я.

– Не глупи, Дерфель. Мне должно остаться здесь, и Нимуэ воспользуется мною в последний раз. Пусть я стар, слеп, и разум мой мутится, и жить осталось недолго – но какая-никакая сила во мне еще есть. И сила эта нужна Нимуэ. – Старик горестно всхлипнул. – У меня уж и слез не осталось, – посетовал он, – а порою мне только и хочется, что плакать. Но в серебряном тумане, Дерфель, в серебряном тумане нет ни рыданий, ни времени – только радость.

Старик снова заснул, а когда проснулся, уже рассвело и за мной пришла Олвен. Я погладил Мерлина по волосам, но он вновь впал в безумие. Он затявкал, как собака; Олвен так и покатилась со смеху. Мне ужасно хотелось подарить ему хоть что-нибудь – подбодрить каким-нибудь пустяком, да только ничего при мне не было. И я ушел, унося с собою его прощальный дар, хотя в ту пору я понятия не имел, что это еще за последнее волшебство.

Олвен повела меня назад, но не той же самой тропой, по которой мы давеча вышли к лагерю Нимуэ, а вниз по крутому ущелью, а затем через темный лес, где между камнями бурлил ручей. Полил дождь, тропа сделалась опасна, но Олвен, отбежав чуть вперед, упоенно кружилась в танце. Промокший плащ ей, похоже, ничуть не мешал.

– Люблю дождь! – крикнула она мне.

– А я думал, тебе солнце по душе, – угрюмо буркнул я.

– Я люблю и то и это, господин, – отозвалась она. Олвен, как всегда, была весела и беспечна, но я к ее болтовне почти не прислушивался. Я размышлял о Кайнвин, и о Мерлине, и о Гвидре с Экскалибуром. Я угодил в ловушку – и выхода из нее не было. Неужто мне придется выбирать между Кайнвин и Гвидром? Олвен, верно, догадалась, о чем я думаю: она подошла и взяла меня под руку. – Скоро твои горести закончатся, господин, – утешила она.

Я отнял руку.

– Горести мои только начинаются, – резко отозвался я.

– Но ведь Гвидр умрет не навсегда! – ободряюще воскликнула Олвен. – Он полежит немного в Котле, а Котел дарует жизнь. – Девушка ни минуты в том не сомневалась – в отличие от меня. Я по-прежнему верил в богов, но уже не надеялся, что нам удастся подчинить их своей воле. Артур, думал я, был прав. Надо нам рассчитывать на самих себя, а не на богов. У богов – свои собственные забавы, и ежели нами они не играют, так и на том спасибо.

Олвен остановилась у озерца под деревьями.

– Тут живут бобры, – сообщила она, глядя на взбаламученную дождем воду. Я ничего не ответил; Олвен подняла взгляд и улыбнулась. – Если пойдешь вниз по ручью, господин, выйдешь на тропу. Ступай по ней вниз по холму – и отыщешь дорогу.

Я зашагал по тропе, потом по тракту и вышел из холмов близ старого римского форта Цикуциум, где ныне приютилось несколько напуганных семей. Их мужчины, завидев меня, вышли из разрушенных ворот с копьями и собаками, но я перешел вброд ручей и двинулся вверх по склону, и, убедившись, что я не замышляю зла, не вооружен и явно не разведчик грабителей, они довольствовались тем, что посмеялись надо мной. Не помню, чтобы когда-либо расставался с мечом так надолго, с тех пор как подрос. Чувствуешь себя словно голым, право слово.

Путь домой занял у меня два дня – два дня тягостных, бесплодных раздумий. Гвидр первым высмотрел меня на главной улице Иски и бегом бросился мне навстречу.

– Ей полегчало, господин, – крикнул он.

– Но ненадолго, – докончил я.

Гвидр замялся:

– Да. Но две ночи назад мы уж было решили, что Кайнвин пошла на поправку. – Он вопросительно глядел на меня, не на шутку обеспокоенный моим мрачным видом.

– Но с тех пор ей с каждым днем делается все хуже, – промолвил я.

– Но ведь надежда есть, – попытался ободрить меня Гвидр.

– Может, и так, – отозвался я, хотя у меня-то надежды не осталось.

Я пошел к постели Кайнвин: она узнала меня, попыталась улыбнуться, но боль ее с каждым часом усиливалась, и улыбка вышла жутковатая – так ухмыляется мертвый череп. Волосы у больной отросли вновь, да только седые. Я наклонился – как был, грязный с дороги, – и поцеловал ее в лоб.

Я переоделся, помылся, побрился, пристегнул к поясу Хьюэлбейн и пошел к Артуру. Я рассказал ему все, что узнал от Нимуэ, но никакого ответа так и не получил. Артур ни за что не отдал бы на заклание Гвидра, а значит, Кайнвин была обречена – но сказать мне об этом в глаза он не мог. Вместо того Артур изобразил гнев:

– Довольно чепухи, Дерфель.

– Эта «чепуха» стоит Кайнвин невыносимых мук, господин, – упрекнул я его.