Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– Мерлин, – проговорил я, – это я, Дерфель.

А старик все бормотал, не умолкая: рассуждал, как сделать глиняную фигуру, чтобы насылать зло издалека. Он толковал о крови, о росе и о том, что лепить истукана необходимо при ударе грома. Меня он упорно не слышал, а когда я встал и попытался отодрать прутья от стволов, из темноты за моей спиной выступили два ухмыляющихся копейщика. То были кровавые щиты, и копья их недвусмысленно давали понять, что пытаться освободить пленника не следует. Я вновь опустился на корточки.

– Мерлин!

Он подполз ближе и принюхался.

– Дерфель? – переспросил он.

– Да, господин.

Мерлин пошарил вокруг, я протянул ему руку, он крепко стиснул мои пальцы. И, не выпуская моей руки, обессиленно опустился наземь.

– Я безумен, представляешь? – произнес он вполне рассудительно.

– Нет, господин, – возразил я.

– Меня наказывают.

– Безвинно, господин.

– Дерфель? Это вправду ты?

– Я, господин. Поесть хочешь?

– Мне столько всего надо рассказать тебе, Дерфель.

– Надеюсь, господин, – проговорил я, но мысли его, похоже, путались: он опять принялся рассуждать про глину, затем про разные другие заклинания и вновь позабыл о том, кто я такой, потому что назвал меня Артуром – и надолго умолк.

– Дерфель? – наконец позвал он.

– Да, господин.

– Ничего нельзя записывать, ты ведь понимаешь?

– Ты мне много раз это объяснял, господин.

– Нашу мудрость полагается хранить в памяти. Каледдин некогда все надиктовал писцу – тогда-то боги и отвратились от нас. Я-то знания держу в голове. Держал то есть. Она забрала. Все. Или почти все. – Последние три слова старик прошептал еле слышно.

– Нимуэ? – переспросил я. При упоминании ее имени Мерлин судорожно, до боли стиснул мою руку и вновь замолчал.

– Это она тебя ослепила? – спросил я.

– Так было надо! – отозвался он, нахмурившись, ибо расслышал в моем голосе неодобрение. – По-другому-то никак нельзя. Я думал, это очевидно.

– Только не мне, – горько отозвался я.

– Совершенно самоочевидно! Вот так и заруби себе на носу, – отрезал он, выпустил мою руку и попытался привести в порядок волосы и бороду. Его тонзура исчезла под спутанными космами и грязью, во всклокоченной бороде застряли листья, одежды давным-давно утратили белизну. – Она ведь теперь друид, – произнес Мерлин благоговейно.

– А я думал, женщины друидами быть не могут, – удивился я.

– Не глупи, Дерфель. Из того, что женщины друидами никогда не бывали, отнюдь не следует, что они и не могут! Друидом кто угодно может стать! Надо всего-то-навсего затвердить наизусть шестьсот восемьдесят четыре проклятия Бели Маура и двести шестьдесят девять заклинаний Ллеу и хранить в голове еще с тысячу других полезных вещей, а Нимуэ, надо отдать ей должное, оказалась блестящей ученицей.

– Но ослеплять-то тебя зачем?

– У нас теперь один глаз на двоих. Один глаз – и один разум. – И Мерлин надолго умолк.

– Расскажи мне про глиняную фигуру, господин, – попросил я.

– Нет! – Старик отодвинулся от меня; в голосе его звучал неподдельный ужас. – Она запретила, – хриплым шепотом объяснил он.

– Как мне ее уничтожить? – не отступался я.

Мерлин расхохотался.

– Тебе, Дерфель? Ты надеешься побороть мою магию?

– Расскажи как, – настаивал я.

Старик вернулся к решетке и повращал пустыми глазницами налево и направо, словно высматривая, не подслушивает ли нас какой враг.

– Семь раз и еще три, – поведал он, – грезил я на Карн-Ингли. – Рассудок старика вновь помутился, и на протяжении всей этой ночи, стоило мне попытаться вытянуть из Мерлина тайны недуга Кайнвин, происходило то же самое. Мерлин бессвязно бормотал что-то про сны, про то, как любился с Жатвенной Девой у вод Клаэрвена, или про псов Тригвилта, что якобы за ним охотятся. – Вот зачем здесь решетка, Дерфель, – объяснял он, похлопывая по деревянным прутьям, – это чтобы гончие до меня не добрались, и вот почему у меня нет глаз – это чтобы они меня не увидели. Понимаешь, если у тебя глаз нет, то и псы тебя не видят. Запомни на будущее.

– Значит, Нимуэ попытается вернуть богов? – спросил я в какой-то момент.

– Так затем она и забрала мой разум, Дерфель, – откликнулся Мерлин.

– А она преуспеет?

– Хороший вопрос! Отличный вопрос. Этот вопрос я сам себе постоянно задаю. – Мерлин сел, обхватил руками костлявые колени. – Я спасовал, верно? Предал сам себя. А вот Нимуэ – не предаст. Она дойдет до конца, Дерфель, дойдет во что бы то ни стало.

– Да, но преуспеет ли она?

– Мне бы кошку, – посетовал старик, помолчав. – Скучаю я по кошкам.

– Расскажи мне, как призывают богов.

– Да ты и без меня все знаешь! – возмутился Мерлин. – Нимуэ отыщет Экскалибур, приведет беднягу Гвидра – и совершит обряд по всем правилам. Прямо здесь, на горе. Но придут ли боги? Вот в том-то и вопрос! Ты ведь Митре поклоняешься, так?

– Да, господин.

– А что ты знаешь о Митре?

– Он – бог воинов, рожденный в пещере, – отозвался я. – Бог солнца.

Мерлин разразился смехом.

– И это все? До чего же ты невежествен! Митра – бог клятв. Знал ли ты об этом? Ведомы ли тебе ступени посвящения? Ну, сколько там у вас ступеней? – (Я молчал, не желая выдавать тайны мистерий.) – Да не глупи, Дерфель! – промолвил Мерлин, и голос его звучал вполне разумно – разумнее не бывает. – Сколько ступеней, спрашиваю! Две? Или три?

– Две, господин.

– Значит, вы позабыли еще пять! Каковы первые две?

– Солдат и Отец.

– Miles и Pater, вот как надо правильно говорить. А раньше были еще Leo, Corax, Perses, Nymphus и Heliodromus [8] Воин, Отец, Лев, Ворон, Перс, Жених, Солнечный Вестник (лат.) . . Как же мало ты знаешь о своем жалком боге; ну да вся твоя вера – ерунда, пустой звук. Ты восходишь по лестнице с семью перекладинами?

– Нет, господин.

– Ты вкушаешь вино и хлеб?

– Это в обычае у христиан, господин, – запротестовал я.

– У христиан, значит! Да что вы за олухи полоумные! Мать Митры была девой; на младенца ее пришли взглянуть пастухи и волхвы, а сам Митра вырос целителем и учителем. У него было двенадцать учеников; и накануне смерти он напоследок угостил их ужином – вином и хлебом. Похоронили его в каменной гробнице, но он восстал из мертвых – и, между прочим, проделал все это задолго до того, как христиане приколотили своего бога гвоздями к деревяшке. Ты позволил христианам украсть одежды своего бога, Дерфель!

Я глядел на Мерлина во все глаза.

– Это правда?

– Правда, Дерфель, – подтвердил Мерлин, прижимаясь изуродованным лицом к грубой решетке. – Ты поклоняешься тени бога. Он уходит, понимаешь – уходит точно так же, как и наши боги. Они все уходят, Дерфель, они уходят в никуда. Гляди! – Старик указал на затянутое тучами небо. – Боги приходят и уходят, Дерфель, и я уже не знаю, слышат ли они нас и видят ли. Они проплывают мимо на громадном колесе небес: ныне правит христианский Бог, власть Его продлится еще какое-то время, но в конце концов колесо увлечет в бездну и Его, а род человеческий вновь окажется в промозглой тьме и будет вынужден искать себе новых богов. И ведь найдет, всенепременно найдет, ибо боги приходят и уходят, Дерфель, боги приходят и уходят.