Бернард Корнуэлл - Экскалибур

Я уставился на нее во все глаза.

– Ты тоже безумна, – тихо проговорил я.

– Да что ты знаешь о безумии? – прошипела Нимуэ. – Ты и твой умишко, твой жалкий, никчемный умишко! Ты смеешь судить меня? Ах, боль! – Она с размаху ударила ножом в глиняную грудь. – Боль! Боль!

Безумцы за моей спиной эхом подхватили ее крик.

– Боль! Боль! – ликовали они. Одни хлопали в ладоши, другие радостно смеялись.

– Прекрати! – заорал я.

Нимуэ склонилась над истерзанной фигурой, занеся нож.

– Хочешь, чтобы она к тебе вернулась, Дерфель?

– Да. – Я чуть не плакал.

– Она для тебя всего дороже?

– Ты сама знаешь, что да.

– Ты лучше возляжешь вот с ней, – Нимуэ указала на гротескную глиняную фигуру, – нежели с Олвен?

– Я не знаю иных женщин, кроме Кайнвин, – отозвался я.

– Тогда я верну ее тебе, – промолвила Нимуэ, ласково погладив глиняный лоб. – Я отдам тебе твою Кайнвин, – пообещала она, – но сперва ты вручишь мне то, что всего дороже для меня. Такова моя цена.

– И что же для тебя дороже всего? – спросил я, заранее зная ответ.

– Ты принесешь мне Экскалибур, Дерфель, – промолвила Нимуэ, – и ты приведешь ко мне Гвидра.

– Гвидра-то зачем? – воскликнул я. – Он же не сын правителя!

– Затем, что Гвидр был обещан богам, а боги не отступаются от обещанного. Ты должен привести его ко мне до наступления полнолуния. Ты доставишь Гвидра и меч к слиянию вод под сенью Нант-Ддуу. Знаешь, где это?

– Знаю, – мрачно кивнул я.

– Но если ты их не доставишь, Дерфель, тогда клянусь тебе, что страдания Кайнвин умножатся стократ. Я запущу червей ей в живот, я сделаю так, что глаза ее вытекут, кожа облезет и плоть сгниет на крошащихся костях; и хотя Кайнвин будет молить о смерти, убить я ее не убью, но лишь дам ей боль. Боль, и ничего, кроме боли.

Мне отчаянно хотелось броситься на Нимуэ и задушить ее – покончить с нею раз и навсегда. Некогда она была мне другом, а когда-то и возлюбленной, но теперь она ушла от меня слишком далеко, в мир, где духи реальны, а реальность – пустая забава.

– Приведи ко мне Гвидра и принеси мне Экскалибур, – продолжала Нимуэ, посверкивая единственным глазом во мраке пещеры, – и я освобожу Кайнвин от Иной плоти, а тебя от твоей клятвы и отдам тебе две вещи. – Она пошарила позади себя и вытащила какую-то тряпку. Встряхнула ее, развернула – и я узнал старый плащ, украденный у меня в Иске. Поискала что-то в складках плаща, нашла, поднесла к свету – между ее большим и указательным пальцем поблескивал осколок агата из кольца Кайнвин. – Меч и жертва – за плащ и камень, – промолвила она. – Ты это сделаешь, Дерфель?

– Да, – кивнул я. Выполнять обещание я вовсе не собирался, но что еще сказать – не знал. – А теперь ты позволишь мне побыть с ней? – спросил я.

– Нет, – улыбнулась Нимуэ. – Но ты никак хочешь, чтобы нынче ночью она отдохнула? Хорошо. На одну-единственную ночь, Дерфель, я дам ей передышку. – Нимуэ сдула с глиняной фигуры угольки и пепел, повытаскивала ягоды и сняла пришпиленные к телу амулеты. – Поутру я верну их на место, – пообещала она.

– Нет!

– Не все, – заверила Нимуэ, – но с каждым днем я буду добавлять все новые, пока не узнаю, что ты пришел к слиянию вод под сенью Нант-Ддуу. – Она вытащила из живота фигуры осколок обожженной кости. – А когда я заполучу меч, – продолжала она, – мое безумное воинство разведет такие костры, что ночь в канун Самайна превратится в день. А Гвидр к тебе еще вернется, Дерфель. Он упокоится в Котле, боги поцелуем пробудят его к жизни, Олвен возляжет с ним, и он выедет в сиянии славы с Экскалибуром в руке. – Нимуэ взяла кувшин, плеснула воды на лоб статуи и легко, осторожно втерла влагу в поблескивающую глину. – Теперь ступай, – приказала она, – твоя Кайнвин мирно уснет, а Олвен должна показать тебе еще кое-что. На рассвете уйдешь.

Я протолкался сквозь толпу ухмыляющихся уродов, обступивших вход, и поспешил следом за Плясуньей вдоль утеса к соседней пещере. Внутри обнаружилась еще одна глиняная фигура, на сей раз – мужская. Олвен указала на нее – и захихикала.

– Это я? – спросил я, ибо поверхность глиняной фигуры была гладкой, без всяких отметин, но затем, приглядевшись в темноте повнимательнее, я заметил: глаза у статуи выколоты.

– Нет, господин, это не ты, – заверила Олвен. Она склонилась над жуткой фигурой и подобрала длинную костяную иголку, лежавшую тут же, у ног. – Гляди, – пригласила она и воткнула иголку в глиняную ступню. Откуда-то позади нас раздался жалобный стон. Олвен прыснула. – Еще разок, – промолвила она и воткнула иглу в другую ступню, и снова кто-то вскрикнул от боли. Олвен рассмеялась и нащупала мою руку. – Пойдем, – позвала она и подвела меня к глубокой трещине в скале.

Расселина сузилась, затем словно бы резко закончилась тупиком прямо перед нами, ибо теперь я различал лишь смутный отсвет отраженного света костра на высокой скале. А затем заметил в конце расщелины что-то вроде клетки. Там росло два куста боярышника, и грубые деревянные перекладины приколотили прямо к стволам, соорудив подобие решетки. Олвен выпустила мою руку и подтолкнула меня вперед.

– Я приду за тобой поутру, господин. Здесь есть еда. – Она улыбнулась, развернулась и убежала прочь.

Сначала мне подумалось, что кустарная клетка – это что-то вроде укрытия и что, подойдя поближе, я обнаружу вход между прутьями, но нет, двери не было. Решетка отгородила последние несколько ярдов расселины; обещанная еда дожидалась под боярышниковым кустом. Я обнаружил черствый хлеб, сушеную баранину и кувшин с водой. Я уселся, разломил хлеб, и тут в клетке что-то зашевелилось. Я вздрогнул от неожиданности – существо заковыляло ко мне.

Сперва я решил, это зверь какой-то, потом понял: человек – и наконец узнал его. Мерлин.

– Я буду хорошим, – заверил меня Мерлин. – Очень-очень хорошим.

И тут я понял, зачем нужна вторая глиняная фигура: Мерлин был слеп. Вообще без глаз. Сплошной ужас.

– Шип в ногу впился, – пожаловался он, – прямо в пятку. – И он рухнул у прутьев и захныкал: – Я буду хорошим, честное слово!

Я присел на корточки.

– Мерлин? – окликнул я.

– Я буду хорошим! – отчаянно завопил он.

Я просунул руку сквозь прутья – погладить его спутанные грязные волосы; он отпрянул назад и затрясся.

– Мерлин? – позвал я снова.

– Крови добавь, – посоветовал он, – в глину надо добавить крови. И перемешать хорошенько. Лучше всего детской, так мне рассказывали. Сам я этого никогда не делал, милая. Танабурс делал, я знаю, а я однажды потолковал с ним по душам. Он, конечно, был дурень тот еще, но броской показухой не брезговал. Нужна кровь рыжего ребенка, объяснял он мне, желательно – рыжего калеки. Конечно, на худой конец, любой малец сойдет, но рыжий калека – самое то!