Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– А я должен тебя помнить?

– Я-то тебя помню, лорд Дерфель. Ты взирал на мое тело голодными глазами, да ты и был голоден. О, как голоден! Помнишь? – С этими словами она закрыла глаза и прошлась вниз по крутой тропке навстречу мне легкой, выверенной поступью, на каждом шаге приподнимаясь на пальцах и вытягивая носок, и я тотчас же узнал ее. Узнал светящуюся нимфу – видение, некогда явленное во тьме Мерлином.

– Ты Олвен, – проговорил я: имя воскресло в памяти даже спустя годы. – Олвен Серебряная.

– Ага, значит, все-таки помнишь! Теперь я старше: столько лет прошло. Олвен в летах, – рассмеялась она. – Ну же, господин! Принеси плащ.

– А куда мы идем?

– Далеко, господин, далеко. Туда, где берут начало ветра, и зачинаются дожди, и рождаются туманы; туда, где нет королей. – И Олвен закружилась в пляске; похоже, устали она не ведала.

Весь день напролет она танцевала – и весь день напролет молола чушь. Думается, она была безумна. Раз, пока мы шли через неглубокую долинку, где в серебристой листве деревьев играл ветерок, она, стянув с себя платье, танцевала на траве нагая – нарочно, чтобы возбудить и искусить меня. Видя, что я упрямо бреду вперед, не поддаваясь на ее подначки, Олвен просто-напросто рассмеялась, перебросила платье через плечо и зашагала рядом со мной, как если бы нагота нимало ее не смущала.

– Это я принесла проклятие в твой дом, – гордо сообщила она.

– Зачем?

– Затем, что так было надо, вот зачем, – отвечала она с простодушной искренностью, – а теперь чары нужно снять! Потому мы и идем в горы, господин.

– К Нимуэ? – спросил я, заранее зная ответ; думается, в тот самый миг, как Олвен впервые появилась во дворе, я уже понял: пойдем мы к Нимуэ.

– К Нимуэ, – радостно согласилась Олвен. – Понимаешь, господин, час пробил.

– Что еще за час?

– Час великого завершения, – откликнулась Олвен и сунула платье мне в руки, чтобы не мешалось. И, подпрыгивая, обогнала меня, то и дело оборачиваясь, лукаво на меня поглядывая и наслаждаясь моей невозмутимостью. – Люблю побегать нагишом под солнышком, – призналась она.

– Что такое «великое завершение»? – полюбопытствовал я.

– Мы превратим Британию в блаженную обитель, – объяснила Олвен. – Не будет ни хворей, ни голода, ни страхов, ни войн, ни гроз, ни одежды. Все закончится, господин! Горы обрушатся, реки повернут вспять, моря вскипят, и завоют волки, а когда все завершится, страна сделается золотой и зеленой, вне времени, вне хода лет, и все мы уподобимся богам и богиням. Вот я буду древесной богиней. Я стану повелевать лиственницей и грабом, стану танцевать на заре, а с наступлением сумерек любиться с золотокожими мужами.

– Разве тебе не полагалось возлечь с Гавейном? – спросил я ее. – Когда он восстал из Котла? Мне казалось, тебя прочили ему в королевы.

– Так я и возлегла с ним, господин, да только он был мертв. Бездыханный, иссохший. И на вкус соленый. – Олвен рассмеялась. – Бездыханный, иссохший, засоленный… Целую ночь напролет согревала я его, но он так и не шевельнулся. Мне совсем не хотелось с ним ложиться, – доверчиво призналась она, – но со времен той ночи, господин, я знала только счастье! – Она легко крутнулась на месте и прошлась танцующей походкой по весенней траве.

Безумна, подумал я, безумна и красива так, что дух захватывает, красива, как некогда Кайнвин; хотя, в отличие от моей белокожей златокудрой Кайнвин, эта девушка была черноволоса, а кожа ее потемнела под солнцем.

– Почему тебя называют Олвен Серебряная? – полюбопытствовал я.

– Потому что душа моя из серебра, господин. Волосы мои темны, а душа – серебряная!

Она покружилась волчком и вприпрыжку побежала вперед. Мгновение-другое спустя я остановился отдышаться и поглядел сверху вниз в глубокую долину. Пастух приглядывал за стадом овец. Его собака носилась по склону, не давая отаре разбредаться, а еще дальше стоял дом. Женщина разложила сушиться мокрую одежду на кустах дрока. Вот это все – настоящее, подумал я, а наше путешествие через холмы – безумие, сон. Я тронул шрам на левой ладони – отметину, связавшую меня с Нимуэ, – и заметил, что рубец покраснел. На протяжении стольких лет он оставался белым, а теперь вдруг налился кровью.

– Надо идти, господин! – позвала меня Олвен. – Дальше и дальше! Высоко в облака! – К вящему моему облегчению, она забрала у меня платье, натянула его через голову и, встряхнувшись, расправила ткань на хрупкой фигурке. – В облаках порою холодно, господин, – объяснила она и вновь закружилась в танце, а я в последний раз с тоской глянул на пастуха с собакой и последовал за Плясуньей Олвен вверх по узкой тропке промеж высоких скал.

После полудня мы отдохнули. Остановились в долине с крутыми склонами, где росли ясени, рябины и платаны, и темная гладь длинного, узкого озера чуть подрагивала под легким ветерком. Я облокотился на валун и, должно быть, задремал, потому что, когда я проснулся, Олвен опять была в чем мать родила, но на сей раз она плавала в холодной черной воде. Дрожа, она выбралась на берег, насухо растерлась плащом и вновь натянула платье.

– Нимуэ сказала мне, – поведала она, – что, если ты возляжешь со мной, Кайнвин умрет.

– Тогда зачем же ты звала меня возлечь с тобой? – хрипло спросил я.

– Проверить, любишь ли ты свою Кайнвин, – а зачем бы еще?

– Люблю, – промолвил я.

– Тогда ты сумеешь спасти ее! – возликовала Олвен.

– Как Нимуэ прокляла ее? – спросил я.

– Проклятием огня, и проклятием воды, и проклятием терновника, – отозвалась Олвен, присела на корточки у моих ног и заглянула мне в глаза. – И темным проклятием Иной плоти, – зловеще добавила она.

– Но почему? – гневно вопросил я. Подробности черного колдовства меня не занимали; мне хватало уже того, что моя Кайнвин страждет во власти злых чар.

– Почему нет? – отозвалась Олвен, рассмеялась, закуталась во влажный плащ и зашагала дальше. – Идем, господин! Ты голоден?

– Да.

– Тебя накормят. Поешь, поспишь, поговоришь. – И Олвен снова закружилась в танце, грациозно переступая по кремнистой тропе. Босые ступни ее сочились кровью, но она, похоже, не ощущала ни малейшего неудобства. – Мы идем в обратную сторону, – сообщила она.

– Это как?

Олвен развернулась и засеменила дальше спиной вперед и лицом ко мне.

– Назад в прошлое, господин. Мы разматываем годы. Минувшие лета проносятся мимо нас, но так быстро, что тебе не дано разглядеть ночи и дни. Ты еще не родился, твои родители еще не появились на свет, а мы все идем и идем – назад, назад, все время назад, ко временам задолго до королей. Вот куда мы идем, господин. Ко временам задолго до королей.

– У тебя ступни в крови, – заметил я.

– Заживут! – И она развернулась и весело запрыгала дальше. – Идем! – позвала она. – Идем ко временам задолго до королей!