Бернард Корнуэлл - Экскалибур

На протяжении нескольких дней мы строили планы. Наши воины упражнялись с копьем и мечом, а Артур слал гонцов к Саграмору, намечая тактику предполагаемой кампании. Но либо Мэуриг отказал Мордреду в его просьбе, либо Мордред сам передумал идти в Силурию, только ничего ровным счетом не произошло. Мордредова армия по-прежнему стояла между нами и Саграмором, от Сэнсама не было ни слуху ни духу. Нам оставалось только ждать.

Ждать и наблюдать за муками Кайнвин. Видеть, как лицо ее худеет и заостряется все больше. Слушать ее бред, ощущать ужас в судорожной хватке и чуять смерть, которая все не приходила.

Моргана испробовала новые травы. Она возложила крест на нагое тело Кайнвин, но от прикосновения к кресту Кайнвин пронзительно завизжала. Однажды ночью, пока Моргана спала, Талиесин провел сложный обряд, пытаясь снять проклятие, – он по-прежнему объяснял недуг Кайнвин воздействием злых чар. Мы убили зайца и раскрасили его кровью лицо больной; мы дотрагивались до ее покрытой нарывами кожи обожженным концом ясеневого посоха; мы обложили ее постель орлиными камнями, и ведьмиными, и «чертовыми пальцами»; над постелью мы повесили ветку ежевики и плеть омелы, срезанную с липы, а рядом с Кайнвин положили Экскалибур, одно из Сокровищ Британии, – но хворь мы так и не прогнали. Мы молились Гранносу, богу исцеления, но молитвы наши не нашли отклика, а жертвы наши были отвергнуты.

– Слишком сильная магия, – грустно утверждал Талиесин.

На следующую ночь, когда Моргана вновь заснула, мы привели к постели больной друида из Cеверной Силурии. Деревенский друид, состоящий, казалось, сплошь из бороды и вони, пропел заклинание, затем истолок косточки жаворонка и смешал порошок с полынной настойкой в чаше из падуба. Он по капле влил смесь в рот Кайнвин, но снадобье не помогло. Друид попытался скормить недужной кусочки запеченного сердца черной кошки, но Кайнвин их выплюнула. Напоследок друид пустил в ход самое сильное свое средство: прикосновение мертвой руки. Почерневшая кисть живо напомнила мне навершие Кердикова шлема. Друид дотронулся ею до лба Кайнвин, до носа и шеи, затем прижал кисть к ее голове и забормотал заговор, но преуспел лишь в том, что с десяток вшей перебрались с его бороды на голову больной, а когда мы попытались их вычесать, то выдернули и остатки волос. Я расплатился с друидом и вышел вместе с ним во двор, подальше от дыма: это Талиесин жег травы на огне. Морвенна последовала за мной.

– Тебе надо отдохнуть, отец, – промолвила она.

– Успеется еще, – возразил я, провожая взглядом друида. Друид уковылял прочь, во тьму.

Морвенна обняла меня и склонила голову мне на плечо. Волосы у нее были такие же золотые, как у Кайнвин. И пахли так же.

– Может, это вообще не магия, – вздохнула она.

– Коли не магия, она бы давно умерла, – ответил я.

– Есть одна женщина в Повисе; говорят, весьма искусная.

– Так пошлите за ней, – устало проговорил я, хотя в колдунах я давно изверился. У нас перебывало уже десятка два: все они охотно брали золото, но ни один не справился с недугом. Я приносил жертвы Митре, я молился Белу и Дон, но ничего не помогало.

Кайнвин застонала, стон перешел в крик. Я вздрогнул и мягко оттолкнул Морвенну.

– Я пойду к ней.

– Отдохни, отец, – предложила Морвенна, – я посижу с мамой.

И тут я заметил посреди двора закутанную в плащ фигуру. Мужчина это или женщина? И как давно она там стоит? Мне казалось, еще мгновение назад двор был пуст, а теперь вот передо мной – темная тень. Низко надвинутый капюшон прикрывал лицо от лунного света, и я вдруг испугался, что это сама смерть. Я шагнул навстречу.

– Кто ты? – спросил я.

– Ты меня не знаешь, лорд Дерфель Кадарн. – Голос был женский. С этими словами гостья откинула капюшон, и я увидел, что лицо ее выкрашено в белый цвет, а глаза обведены сажей: ни дать ни взять оживший череп. Морвенна задохнулась от ужаса.

– Кто ты? – повторил я.

– Я – дыхание западного ветра, лорд Дерфель, – прошелестела она, – я – дождь, что льется на Кадейр-Идрис, я – иней, посеребривший пики Эрири. Я – посланница времен задолго до королей, я – Плясунья.

Она рассмеялась, и смех ее был что безумие в ночи. Заслышав этот звук, из комнаты больной вышли Талиесин с Галахадом и застыли в дверях, во все глаза глядя на хохочущую гостью с белым лицом. Галахад осенил себя крестом, а Талиесин дотронулся до железной задвижки на двери.

– Иди сюда, лорд Дерфель, – приказала женщина. – Иди ко мне, лорд Дерфель.

– Ступай, лорд, – ободрил меня Талиесин, и я вдруг преисполнился надежды, что заклинания вшивого друида все-таки сработали, ибо хотя они не избавили Кайнвин от хвори, зато привели во двор это привидение. И я шагнул в лунный свет и подошел к закутанной в плащ незнакомке вплотную.

– Обними меня, лорд Дерфель, – приказала гостья, и было в ее голосе что-то от гниения и грязи, но я стиснул зубы, и шагнул вперед, и обнял ее за хрупкие плечи. Пахло от нее медом и пеплом. – Ты хочешь, чтобы Кайнвин выжила? – шепнула она мне на ухо.

– Да.

– Тогда ступай со мной, – прошептала она в ответ и выскользнула из моих объятий. – Прямо сейчас, – повторила она, видя, что я колеблюсь.

– Я схожу за плащом и мечом, – сказал я.

– Там, куда мы идем, меч тебе не понадобится, лорд Дерфель, а плащ можешь разделить со мной. Ступай сейчас, или обречешь госпожу свою на новые муки. – С этими словами она повернулась и пошла со двора.

– Иди! – приказал мне Талиесин. – Иди же!

Галахад бросился было за мной, но женщина обернулась в воротах и велела ему остаться.

– Лорд Дерфель пойдет один, – промолвила она, – или не пойдет вовсе.

И я пошел – на север, в ночь, следом за смертью.

Мы шли всю ночь и к восходу добрались до подножия высоких холмов, а провожатая моя спешила и выбирала тропы, уводившие нас как можно дальше от селений. Женщина, что назвалась Плясуньей, шла босиком и порою подпрыгивала, словно во власти неудержимой радости. Час спустя после восхода, когда солнце затопило холмы расплавленным золотом, она остановилась у неглубокого озерца, плеснула водой себе в лицо и потерла щеки пучком травы, смывая смесь меда и пепла, которой выбелила кожу. До той минуты я не знал, молода она или стара, но теперь убедился, что ей около двадцати и она на диво хороша собой. Лицо у нее было нежное, точеное, живое, глаза – счастливые; на губах блуждала улыбка. Она знала цену своей красоте и рассмеялась, заметив, что и я не остался к ней равнодушен.

– Не хочешь ли возлечь со мною, лорд Дерфель? – спросила она.

– Нет, – отвечал я.

– А ради исцеления Кайнвин – возлег бы ты со мною?

– Да.

– Но так ты ее не исцелишь, нет-нет! – Она рассмеялась, обогнала меня и, сбросив тяжелый плащ, осталась лишь в тонком полотняном платье, облегающем гибкое тело. – Ты меня помнишь? – спросила она, оборачиваясь ко мне.