Бернард Корнуэлл - Экскалибур

– Так что сталось с Эллой? – сурово вопросила Игрейна, когда я так ничего и не ответил.

– Его убили, – отозвался я, – убили ударом копья. Копье пришлось вот сюда. – Я похлопал по ребрам чуть выше сердца.

На самом-то деле эта история куда длиннее, да только я не собирался пересказывать ее прямо сейчас, ибо мало мне радости вспоминать про смерть отца. Хотя, наверное, написать о ней и впрямь надо, иначе повесть будет неполна. Артур оставил своих людей грабить Кердиков лагерь, а сам поскакал назад – убедиться, покончили ли Тевдриковы христиане с армией Эллы. Обнаружилось, что немногие уцелевшие из числа этих загнанных в ловушку саксов – разбитые, истекающие кровью, умирающие – все еще держатся. Сам Элла был ранен и уже щита не мог удержать, но сдаваться не собирался. Напротив, окруженный дружиной и последними копейщиками, он поджидал солдат Тевдрика – пусть приходят и убивают.

Гвентцы нападать не спешили. Загнанный в угол враг опасен, а уж в щитовом строю, как Элла и его люди, опасен вдвойне. Слишком много копейщиков Гвента уже погибли, и в их числе славный старый Агрикола; те, что остались в живых, отнюдь не жаждали нарваться на саксонские щиты еще раз. Артур их и не принуждал; более того, он переговорил с Эллой, и когда сдаться Элла отказался, Артур позвал меня. Подойдя ближе, я подумал было, что Артур сменил белый плащ на темно-красный, но плащ был тот же, просто ткань насквозь пропиталась кровью. Артур прижал меня к груди в знак приветствия и так, обнимая рукою за плечи, вывел на свободное пространство между двумя щитовыми стенами. Помню, валялся там умирающий конь, а еще – трупы, и брошенные щиты, и покореженные мечи и копья.

– Твой отец не желает сложить оружие, – промолвил Артур, – но думаю, тебя он послушает. Скажи ему, пусть сдается в плен – жить он будет в почете и дни свои проведет в холе. Обещаю сохранить жизнь его людям. Все, что от него требуется, – это отдать мне свой меч. – Артур окинул взглядом жалкую горстку обессиленных, обреченных саксов. Они молчали. На их месте мы бы пели, но эти копейщики ждали смерти в гробовом молчании. – Скажи им, Дерфель, на сегодня довольно кровопролития, – велел Артур.

Я отстегнул Хьюэлбейн, положил клинок наземь рядом со щитом и копьем и подошел к отцу. Выглядел Элла усталым, надломленным и измученным, но бодро заковылял мне навстречу, высоко вскинув голову. Щита при нем не было; в изувеченной правой руке он сжимал меч.

– Вот так и думал, что за тобой пошлют, – проворчал он. Меч его иззубрился и затупился, на лезвии засохла кровь. Я начал было пересказывать Артурово предложение; Элла резко отмахнулся клинком. – Да знаю я, чего он от меня хочет, – перебил он, – меча моего он хочет, вот чего, но я Элла, бретвальда Британии, и меча я не уступлю.

– Отец, – начал я снова.

– Изволь звать меня королем! – рыкнул он.

Я улыбнулся его непокорству и склонил голову.

– О король, мы предлагаем твоим людям жизнь, и мы…

Элла снова оборвал меня на полуслове.

– Когда воин гибнет в бою, – промолвил он, – он отправляется в блаженную небесную обитель. Но чтобы попасть в тот роскошный пиршественный зал, должно ему умереть стоя, с мечом в руке, с раной в груди, не в спине. – Элла помолчал, а когда заговорил снова, голос его заметно смягчился. – Ты ничего мне не должен, сын мой, но доброе дело сделаешь ты, коли подаришь мне место в том пиршественном зале.

– О король, – начал я, но Элла перебил меня в четвертый раз.

– Хотел бы я покоиться здесь, – продолжал он, как если бы я не сказал ни слова, – ногами на север и с мечом в руке. Ничего больше я от тебя не попрошу. – Элла обернулся к своим людям, и я заметил, что он еле стоит на ногах. Верно, ранен и впрямь серьезно, да только под громадным медвежьим плащом разве разглядишь? – Хротгар! – крикнул он одному из копейщиков. – Отдай моему сыну копье.

Высокий молодой сакс вышел из щитового строя и послушно протянул мне свое оружие.

– Возьми! – крикнул мне Элла, и я послушался.

Хротгар опасливо зыркнул на меня и поспешно вернулся к товарищам.

Элла на мгновение прикрыл глаза, его суровое лицо исказилось. Под слоем грязи и пота он был бледен как полотно; он вдруг стиснул зубы – накатил очередной приступ боли, но он не издал ни звука и даже попытался улыбнуться, шагнув вперед обнять меня. Король навалился всей своей тяжестью мне на плечи; я слышал, как дыхание хрипло клокочет в горле.

– Думается, ты лучший из моих сыновей, – шепнул он мне на ухо. – А теперь сделай мне достойный дар. Дай мне хорошую смерть, Дерфель, ибо охота мне отправиться в пиршественный зал для настоящих воинов. – Элла тяжело шагнул назад, оперся о меч, с трудом распутал кожаные завязки мехового плаща. Плащ соскользнул наземь, и я увидел, что весь левый бок короля залит кровью. Его ткнули копьем под нагрудник, а второй удар пришелся высоко в плечо, так что левая рука висела бессильно, и для того, чтобы расстегнуть кожаные ремни нагрудника у пояса и на плечах, Элле пришлось пустить в ход искалеченную правую руку. Он неловко возился с пряжками, но когда я попытался было помочь ему, он только отмахнулся. – Я упрощаю тебе работу, – промолвил он, – но когда я буду мертв, надень нагрудник обратно. В пиршественном зале доспехи мне пригодятся; ужо подерусь там всласть. Хорошо там: сражения, пиры и… – Он умолк на полуслове: вновь накатила невыносимая боль. Элла скрипнул зубами, застонал, выпрямился, взглянул мне в лицо. – А теперь убей меня, – приказал он.

– Я не могу тебя убить, – отозвался я, но в памяти вдруг всплыло пророчество моей безумной матери: Эллу убьет сын Эллы.

– Тогда тебя убью я, – объявил он и неловко замахнулся на меня мечом. Я увернулся от удара, Элла рванулся следом, споткнулся и чуть не упал. Он остановился, хватая ртом воздух и не сводя с меня глаз. – Ради твоей матери, Дерфель, – взмолился он, – или ты оставишь меня умирать на земле, точно пса? Неужто ты мне откажешь? – Король вновь занес меч, и на сей раз напряжение оказалось ему не по силам, и он зашатался, на глазах у него выступили слезы, и я понял: то, как именно он примет смерть, для Эллы и впрямь важно, более чем важно. Король заставил себя выпрямиться и, поднатужившись, поднял меч. На левом боку проступила свежая кровь, взор потускнел; глядя мне прямо в лицо, глаза в глаза, он в последний раз шагнул вперед и сделал слабый выпад, целя мне в живот.

Прости меня, Господи, но я ударил – ударил копьем снизу вверх. Я вложил в удар всю свою силу и всю свою тяжесть, и массивное острие приняло на себя вес падающего тела и удержало его в прямом положении, и пробило ребра, и вошло глубоко в сердце. Элла содрогнулся, в лице его проступила мрачная решимость, и на краткое мгновение мне почудилось, что он пытается поднять меч для последнего удара, но тут же я понял: он просто хочет убедиться, что раненая правая рука крепко вцепилась в рукоять меча. А затем он упал – но умер еще до того, как коснулся земли, а меч свой, иззубренный, окровавленный меч, он по-прежнему сжимал в руке мертвой хваткой. Над саксонским строем пронесся стон. Многие плакали.