Карина Демина - Летняя практика

Она швырнула горсточку черной пыли в самое лицо Михаила, да только он отмахнулся, и осыпался проклятый пепел наземь, да только не ушел, пророс черными плетями.

— Может, не надо? — тихо спросил Михаил, когда плети эти жадные потянулись к нему. — Сдайся и…

— И ты проявишь милосердие?

Она поднесла руку к губам и впилась зубами в свое запястье. Вкус крови отрезвил.

Сдаться?

Уйти?

Позволить им… что сделают? Сожгут. И пепел развеют. Сочинят сказку о неведомом тате, который боярыню сгубил. И байке этой поверят многие с превеликой охотой.

Она рассмеялась и облизала окровавленные губы.

— Ты многое тут наговорил, Мишенька.

Сила ее темная бурлила, что пиво невыходившееся, рвалась на волю. Сейчас… она ведь знала, что час этот придет, пусть и надеялась на лучшее.

— Многое, да…

Из ее крови прорастали змеи. Жирные болотные гадюки с плоскими головами. Они расползались по двору, сливаясь друг с другом, шипя и норовя добраться до мага, который медленно отступал к воротам.

— Но ты забыл об одном… ты ведь знал… ты не мог не знать… он ведь никогда и ничего сам не делал, помнишь? Поручал кому-то… кому верил… тебе… ты ведь нашел того жреца, который связал нас перед ликом Божини.

Не отвернулся.

— Твоя клятва… она крепко тебя держала… а может, тебе удобней было, что клятва есть? Все на нее списать можно… и того жреца… что с ним сделали?

Земля дрожала.

Рассыпалась пылью. Разрасталась мелкими трещинами, из которых выползали твари мелкие да юркие. Одни на крыс походили, другие — что тараканы в блестящих панцирях. Третьи и вовсе будто моль с крылами из тумана осеннего. И белесым маревом сочились раны земли.

— Не говори. Мне неинтересно. Правда… правда, Мишенька, в том, что ты… ты ведь мстил ему?

Он, проклятый, отступал к воротам. И пусть держался золотым куполом щит, но оба знали — ненадолго это.

— Мстил. — Она встряхнула руками, рассыпая жертвенную кровь. — Конечно… он не должен был выжить, да? И ты стал бы царем. Сильным царем. Мудрым. Таким, который нужен этой земле. А он только и умел, что жрать в три горла и пить… ты его научил? Ты, клятвой связанный, не способный причинить вреда, внушил ему мысль, будто бы царю все позволено?

— Прекрати!

— Иначе что, Мишенька?

Он взмахом руки стер половину мерзкого воинства. Глупец, силы пригодятся…

— Ты злишься, Мишенька… злись… дай этой злости волю, как дала я…

— В кого мы превратились?

Стена пламени, слетевшая с ладони, стерла остатки тварей. И марево белесое проредила. Правда, сие ненадолго, но им обоим нужна передышка. Хотя бы для того, чтобы беседу закончить.

Она опустила руку и плечом повела, позволяя распасться тонкой ниточке заклятья. Темный нож с кривым клинком, будто детской рукой вылепленным, соскользнул в ладонь. И не упустил мгновенья, опалил пальцы быстрой болью.

Острый.

Это хорошо, что острый.

Она сама его делала, как учили. Сама заговаривала, сама скрепляла заговор кровью. Сама точила, выглаживала край клинка.

— В кого… я знаю, в кого превратилась я. Но у меня хотя бы причина была, согласись. Меня обманули. А потом убили. И не только меня, но моего сына. Все же, кого я полагала друзьями, просто отвернулись. Это злит, верно?

Он оперся спиной на ворота. Шаг — и за ними окажется.

Трус.

— А вот ты, Миша… за что ты ему мстил?

Показалось — промолчит. И тогда ей не останется ничего, кроме… нет, она не боялась, просто не хотела уходить вот так.

— Меня лишили свободы. Я был подростком, когда меня заставили принести эту клятву. А он был немногим старше. И ему очень понравилось, что он может отдать мне приказ. Любой приказ.

— Он тебя мучил?

— Он всех мучил! — Михаил не кричал, но тихий голос его разносился по мертвому подворью. — Потом… потом он стал царем. А я — ректором. Я был сильней. Умней. Способней. Но я все равно вынужден был подчиняться ему. А он… он никогда не упускал случая показать мне свою власть… ладно, я бы привык, но… он лишил меня детей. Моих детей. Тех, которые могли бы быть…

А он ведь тоже устал.

— Он боялся, что ты, Мишенька, займешь его место. — Ей было несложно помочь в этом признании. — И скажи, что ты ни разу не думал о таком… соврешь.

Думал он.

И не стал отворачиваться.

И отступать.

Кривовато усмехнулся. Пальцами пошевелил, разминая. Что у него в рукаве? Еще один нож? Или амулет, в котором свернуто заклятье, способное стереть и ее, и двор, и половину города? Еще что-то? Он бы не пришел сюда с одним лишь покаянием.

— Он не должен был стать царем. Он не должен был выжить, — сказал Михаил, глядя в глаза. — Я лишь… пытался исправить ошибку.

— Вино. И женщины. Много вина и много женщин. Одни и сами были рады. Другие… других он брал, уверенный в своей правоте. Третьих, кого просто не способен был взять, обманывал. А ты наблюдал… тебя не трогали ни слезы, ни обиды, ни боль чужая… ты не вредил своему брату. Ты не мешал ему. На что надеялся? Что он упьется до смерти? Или доведет бояр до смуты? У каждого ведь, если поискать, обида сыщется. А магички твои… их тоже не минуло царское внимание… и клятва клятвой, но вдруг какая найдет способ отомстить?

Пустое.

Слова лишь слова. В них ничего-то нет. А если так, то к чему тратить силы?

— Благословенная кровь иссякла, верно? — сказала она, лаская пальцами шершавую поверхность клинка.

— Верно…

Эхо.

И тишина. Звонкая. Зимняя. Такая бывает по первому снегу, на рассвете, когда льдистое солнце только-только поднимается… и в этой тишине слышно сбитое дыхание Михаила.

— Зачем ты вообще пришел? — Ей не был интересен вопрос. Но он ждал его. Так почему бы и нет?

Все-таки зимой умирать легче.

Не так душно.

— Не знаю. — Он потер левой рукой правую. — Сегодня… день такой. Все умрут.

Быть может.

Она посмотрела на небо.

Ни вороны.

Ни грача.

Ни ласточки быстрой, которая была бы добрым знаком. Только она и прежде не особо в знаки верила. А ныне и подавно. Нож лег хорошо, привычен к хозяйской руке. Всего-то и надо — решиться. А решилась она давно…

— Не дури… сдайся… даже если меня одолеешь, остановят… сдайся и…

— И что? Меня пощадят?

Нет. И хорошо, что он не стал давать лживых обещаний.

— Судить не станете. — Она позволила себе еще немного времени.

Вдох.

И другой. И третий.

— Слишком многое бы выплыло… нет, суд вам не нужен. Что тогда? Тихая смерть? Пришлете палача, который удавит, как ты удавил своего брата. Младшего… он к тебе обратился. За помощью. За заступничеством. Он думал, ты разделишь его любовь к знаниям. Вытащишь. Защитишь. Найдешь в Акадэмии уголок для изысканий… а ты просто удавил.

И все-таки он ударил первым.

Если бы она не ждала удара, пропустила бы это легкое движение пальцев. Желтый шар появился в ладонях Михаила.