Татьяна Буденкова - Жизнь и приключения вдовы вампира [СИ]

— Ежели Петр Алексеевич позволяет, так я с превеликим удовольствием, — удрученно вздохнул бывший пимокат. Ну, это же надо, и тут достал проклятый халат! И пошёл собираться в дорогу, подумав, что не бывает худа без добра, заодно этот злосчастный пояс в могилу проклятого вампира зароет. Ну, тот, что необъяснимым образом у него в кармане домашнего кафтана очутился. Сунулся в одно место — нет пояса. Поискал в другом — нет, как нет! Быть такого не могло. Ведь отчётливо помнил, как прятал его по приезду: красный с золотыми драконами. Ежели переложил в другое место, да запамятовал? Обыскав все возможные места, почувствовал, что обуревает его тихая паника. И ни ехать нельзя и ехать, не найдя этого жуткого пояса, ни то ни сё. Как тут быть? А солнце тем временем, стало подбираться к полудню. И Аким Евсеич не выдержал. Чего это пимокатишка копается? Давно бы уж полдороги отмахал, а он всё тут толчётся!

— Егор Петрович, уж больно долги ваши сборы. Дел то, на копейку!

И бывший пимокат решил: «А была ни была. Расскажу Акиму Евсеичу всё и про этот халат и про пояс! И то мне показалось вечером на веранде, будто он что-то смекает. Может, что дельное посоветует». Подумал так и тут же понял, что тогда придётся рассказывать и каким путём этот халат у него оказался. Что за такое дело по головке не погладят — так это и к бабке не ходи! А следом история с Катериной в затылок прилетит! Прощай тогда доброе отношение хозяина и хорошая репутация. Что ни сделай, всё с подозрением смотреть будут, а то и вообще места лишишься!

И тут на крыльце показалась Катерина. Она в волнении теребила кончик косы и с мольбой смотрела на Егора Петровича. Хороша была Катерина не только приданным и воспитанием. Длинная коса, голубые глаза, белолица! Эх, как с картинки сошла! При одном взгляде на неё мыли у Егора Петровича, тут же переменились: «Чёрт с ней, с этой тряпкой, — решил Егор Петрович, — суждено, так вновь объявится! А нет — так на нет и суда нет». Но напоследок, проговорил матушкину скороговорку, она, когда что теряла и долго найти не могла, всегда твердила: «Чёрт, чёрт, поиграй, да отдай!» Проговорил так Егор Петрович в сердцах трижды и направился к повозке. Глядь, на лошадиной упряжи оголовье и подхвостник красным цветом с чего-то сделались, да ещё блеснули как-то странно. Присмотрелся: бархат красный и возле лошадиного хвоста четко золотая голова дракона виднеется!

— Ивашка, — не помня себя, закричал Егор Петрович. Молодой и расторопный конюх как из-под земли вырос у повозки:

— Откуда на лошадиной упряжи эти лоскуты взялись?

— Так, Егор Петрович, смотрю, борзые тягают красную тряпицу. А она ещё и золотом блестит. Петрушка собак приструнил, а мне сказал, не узрел, откуда они эту тряпицу вытащили. Ну не пропадать же такой красоте, вот я и приспособил поверх на оголовье и подхвостник.

Егор Петрович сидит, и слова молвить не может, онемел будто. А конюх, видя, что управляющий слова против не говорит, хоть и всем известно, строг, разошелся:

— У меня там ещё клочок остался, так я себе к колышку на картуз…

— Ах, ты…

С чего так взвился управляющий, Ивашка так и не понял, но получив порцию ругани и указание срочно снять с упряжи эту срамоту, очень был обижен такой неблагодарностью. Выяснять, как борзые выискали спрятанный пояс, Егор Петрович не стал. Когда Ивашка привел упряжь в надлежащее состояние и принёс остатки этой красоты, Егор Петрович собственноручно побросал всё это в печь, на которой готовился обед. И не дожидаясь напоминания от Акима Евсеича, понужнул лошадь.

Матушка Егора Петровича вместе с ним в Озерки переезжать отказалась. Говорила, что пока руки ноги гнутся, из своего дома никуда! Тут она сама себе хозяйка, как хочет, так и строчит. А ещё, уж какой год водила она дружбу с церковным сторожем. Хаживали друг к другу в гости на чаи и коротали долгие зимние вечера. На советы соседей прибиться к одному углу, оба головой качали, утверждая, что у каждого свои привычки и теперь уж поздно их менять. А вот помощь посильную друг другу оказать — это сам Бог велел. Учитывая их преклонный возраст, никаких сплетен про них в городке не плели, а некоторые даже завидовали.

Ещё в дороге Егор Петрович рассудил, что на кладбище прикапывать злосчастный халат направится ранним утром, чтобы упаси Бог, кто не приметил. И наступивший вечер проводил с матушкой и её гостем, церковным сторожем, за чаем и пирогами. Напившись чаю, Егор Петрович дремал на старом диване, оказавшись невольным слушателем разговора матушки и сторожа.

— А вчера, мужики с кладбища вернулись, и не поверишь, ни в одном глазу. А могил выкопали три штуки. Конечно, родственники акромя оплаты выпивку поднесли.

— Никак случилось что? — Пододвинула сторожу пироги: — Ты Никодимыч, кушай пироги, кушай.

— Так вот я и говорю, батюшка к мужикам с вопросами: что случилось, что тверезые вернулись.

А они трясутся и токмо что зубами ни клацают от страха. Ну, каждый из них ни по первому году могилы копает, так что всякого навидались. А тут…

Егор Петрович прислушался внимательней. И тревожное предчувствие засвербело под ложечкой. А Никодимыч тем временем продолжает:

— Батюшка, — говорят, — не подумай, что по пьяному делу, но покойнички некоторые, слава Богу не все, из могил повылезали и жить на поверхности устроились!

— Ох, ах! — Схватилась за голову матушка Егора Петровича. А сторож, даже пироги кушать перестал, через стол перегнулся, глаза округлил, и продолжил:

— Известное дело, батюшка, не поверил. И велел пьянку прекратить, а то вон до чего допились! А мужики крестятся и утверждают, что среди восставших покойников главарём Кузьма Федотыч в своём красном бархатном халате. Сам с лица чёрен и халат местами истлел до того, что тело изъязвлённое просвечивает. Оно и понятно, сколь годков в земле возлежал, попортился чуток.

— Ну и?

— Ну и отобрал вампир проклятый водку-то у мужиков, да ещё пригрозил, чтоб околоточному жаловаться не вздумали.

Сна у Егора Петровича как не бывало.

— Мужики-то те где? — спросил как бы нехотя, вроде как для интереса.

— Так по домам все тверезые и разошлись. А уходя, добавили, что могила Кузьмы Федотыча разрыта, мол, своими глазами видели. Так что, пойду я, матушка, домой, пока не стемнело. А то как-то на душе муторно. Кто его знает, вдруг опять по городу шастать начнёт?

Этого только не хватало Егору Петровичу! С одной стороны, он-то знал, что за злостный вампир по городку раскатывал, а с другой — прекрасно помнил тот ужас, когда покойный Кузьма Федотыч ночью пожаловал, и пояс от своего халата ему в карман кафтана сунул. И так и этак прикидывал Егор Петрович, получалось, что сам он дел натворил, конечно, но и есть нечто такое, что объяснить он не в силах. Так или иначе, а на кладбище утречком идти придётся. А там уж видно будет, что и как.