Томас Тимайер - Стеклянное проклятие

Наконец перед ними открылась панорама города догонов. Десятки глинобитных строений карабкались на скалы и лепились к ближним склонам. У некоторых из них были плоские глиняные кровли, но большинство были покрыты сухой просяной соломой и напоминали забавные шапочки с кисточками. В тени деревьев прятались крошечные поля, на которых догоны выращивали просо и овощи. Мальчишки с длинными палками пасли коз и кур. На порогах домов тут и там можно было видеть женщин за работой, по тесным переулкам с криками и смехом носились малыши.

Вскоре чужестранцев заметили. Раздались крики, и новость с быстротой молнии облетела весь город. Женщины и дети мгновенно исчезли.

В центре поселения их поджидали несколько рослых вооруженных мужчин. Возглавлял эту группу высохший сгорбленный старик с жидкой седой бородой. На нем был коричневый балахон и остроконечная шапка. В руке он держал посох из черного дерева. По правую руку от него стоял широкоплечий мужчина с могучими мышцами. На его плече лежало сразу два копья, а пояс был увешан разнокалиберными ножами. Заметив Йатиме, он на мгновение застыл, затем что-то крикнул девочке и взмахнул рукой, давая понять, чтобы она подошла поближе. Йатиме направилась к мужчинам. Возник короткий, но ожесточенный спор, в течение которого девочка только и делала, что качала головой. Когда мужчина попытался схватить ее за руку, она отпрыгнула в сторону.

– Похоже, что наша Йатиме – дочь этого воина, – прошептала Шарлотта.

Оскар машинально потер предплечье:

– Кажется, он чего-то требует от нее.

– Но она явно не соглашается.

– Смелая девочка, – заметил Оскар, тем не менее сомневаясь, что та выйдет из спора победительницей.

Мужчина все больше сердился. В конце концов он размахнулся, чтобы отвесить малышке оплеуху, но тут вмешался старик:

– Брима! – отрывисто проговорил он.

Мускулистый мужчина помедлил, но все-таки опустил руку. Девочка застыла, низко опустив голову и сжав кулаки. Казалось, она с трудом сдерживает слезы.

Старик положил руку ей на плечо и повернулся к чужеземцам. Затем он молча подошел к каждому из них и, наконец, остановился перед Гумбольдтом. Старый догон был почти на голову ниже ученого, но в каждом его движении сквозило чувство собственного достоинства. По-видимому, он пользовался здесь непререкаемым авторитетом.

Первым делом он жестами дал понять Гумбольдту, что хочет, чтобы тот открыл рот и высунул язык. Ученый подчинился, слегка недоумевая. Осмотрев Гумбольдта, старик удовлетворенно кивнул и направился к Элизе. Затем пришел черед Оскара и Шарлотты. После этого осмотра старейшина обменялся с Йатиме несколькими словами. Голос его звучал сухо, словно шелест листвы. Йатиме кратко поведала о том, что произошло на равнине и в ущелье. Жесты ее были чрезвычайно выразительны: она то указывала в землю, то изображала действия беглецов, то имитировала движения монахов-миссионеров. Внимательно выслушав рассказ, старейшина повернулся и жестом предложил путешественникам следовать за ним.

– Похоже, первый барьер мы благополучно преодолели, – прошептал Гумбольдт. – Посмотрим, что нас ждет дальше.

– Не очень-то они радуются нашему появлению, – скептически заметил Оскар.

– Еще бы! – усмехнулся Гумбольдт. – Надо полагать, что до сих пор они имели дело с такими, как наш гостеприимный настоятель…

– А что это за процедура с языками? – поинтересовалась Шарлотта. – Мы словно у врача побывали. Они боятся, что мы принесем с собой какую-то заразную болезнь?

– Эти люди относятся к чужеземцам с большим и вполне обоснованным недоверием, – ответил Гумбольдт. – К тому же, они нас боятся.

– Боятся? – поразился Оскар. – Почему? Что в нас такого страшного?

– Здесь дело совсем в другом, – вмешалась Элиза. – У меня возникло странное чувство, что они нас ждали. И что наше появление отбрасывает какую-то сумрачную тень.

Как это понимать? Оскар оглянулся на Йатиме. Девочка, опустив плечи, плелась следом за ними. Песик пытался ее утешить, но, похоже, у него ничего не выходило. В глазах малышки блестели слезы.

Вскоре они достигли круглой площади в центре города догонов. Площадь была обсажена по периметру раскидистыми и невероятно старыми деревьями, а посреди нее располагалось нечто вроде помещения для собраний, покрытого соломенной кровлей. Стен не было, только фундамент и вымощенный песчаником пол, а сама кровля опиралась на дюжину великолепных резных колонн из черного дерева.

Там, в тени, восседали несколько темнокожих старцев. Когда чужеземцы приблизились к ним, старцы прервали беседу и воззрились на них. Их изборожденные морщинами лица выражали смесь любопытства и недоверия.

– Совет старейшин, – обронил Гумбольдт. – По-видимому, нам предстоит убедить их, что мы не представляем для догонов ни малейшей угрозы. Если у нас получится, можете считать, что этот день мы благополучно пережили.

Вся деревня собралась поглядеть на чужеземцев. Мужчины, женщины и дети тесным кольцом обступили тогуну, – так называлось помещение для собраний, – и напряженно ожидали решения старейшин. Никто не произносил ни слова. Над площадью висела тишина, лишь где-то плакал младенец.

Гумбольдт и Шарлотта минут двадцать лихорадочно провозились с портативным лингафоном Вилмы. У них не было никаких инструментов, кроме перочинного ножа. Не слишком благоприятные условия, чтобы перенастроить тонкий и чувствительный аппарат. По лбу ученого градом катился пот.

Лингафон, которым они обычно пользовались во время экспедиций, остался на борту «Пачакутека» и сейчас валялся где-нибудь в пустыне. Все, чем они располагали, – маленький переводчик Вилмы, и весьма сомнительно, что с его помощью им удастся договориться с догонами.

Вилма, между прочим, обиделась на то, что у нее отобрали устройство, позволявшее ей «говорить». Она сердито затопала лапами и спряталась в рюкзаке, явно намереваясь провести там весь остаток дня.

Шарлотта не удержалась от улыбки.

– Наша капризная птичка так привыкла к переводчику, что не желает с ним расставаться, – заметила она.

– Не обращай внимания – это ненадолго, – сказала Элиза. – Как только проголодается, снова выйдет.

Ученый очистил рулон магнитной пленки и заново вставил его в аппарат. Теперь придется все начинать с нуля. Язык догонов не похож ни на один из известных языков. Чтобы произнести некоторые особо сложные догонские слова, язык приходится чуть ли не узлом завязывать.

Как обычно, Гумбольдт начал с того, что зафиксировал соответствующие понятия для чисел, цветов и оттенков цвета. Затем последовали такие понятия, как «огонь» и «вода», «свет» и «тьма», «да» и «нет». Он предпринимал все новые и новые попытки, сравнивал и фиксировал, одновременно регулируя точный механизм. Лишь через четверть часа он наконец-то вздохнул с облегчением. Догоны, которые поначалу следили за его манипуляциями с острым любопытством, к этому времени начали выказывать нетерпение.