Брендон Сандерсон - Путь королей

Каладин нахмурился и посмотрел на запад, на военные лагеря. Они теперь были озарены светом сфер, фонарей и свечей.

— Дело в ответственности, — сказал он. — Увара с легкостью убивали друг друга, пока могли винить во всем императора. Скорбь настигла их только в тот момент, когда стало ясно, что ответственность за содеянное нельзя ни на кого свалить.

— Это лишь один из вариантов толкования, — проговорил Хойд. — Следует заметить, хороший. И какую ответственность ты не хочешь брать на себя?

Каладин вздрогнул:

— Что?

— Люди видят в историях то, что ищут, мой юный друг. — Хойд пошарил за валуном, достал мешок и закинул за спину. — У меня нет для тебя готовых ответов. Чаще всего я ощущаю себя так, словно у меня их никогда и не было. Я явился в ваши края в поисках старого знакомого, но вышло так, что бо́льшую часть времени я от него прятался.

— Ты сказал… про меня и ответственность…

— Это было лишь праздное замечание, только и всего. — Он подался вперед и положил руку на плечо Каладину. — Я часто отпускаю праздные замечания. Они ведь все равно не желают работать. Сумей я сделать так, чтобы мои слова таскали камни… Интересно было бы на такое посмотреть. — Он протянул Каладину флейту из темного дерева. — Вот. Я носил ее с собой так долго, что ты бы не поверил, скажи я тебе правду. Бери ее себе.

— Но я не умею играть!

— Так научись. — Хойд сунул флейту ему в руку. — Когда музыка споет тебе, ты поймешь, что освоил ее. — Он пошел прочь. — И позаботься о моем шквальном ученике. Зря он не оповестил меня о том, что все еще жив. Наверное, боялся, что я снова явлюсь его спасать.

— Что еще за ученик?

— Передай ему, что обучение закончено, — продолжил Хойд, не останавливаясь. — Он теперь полноправный миропевец. Следи, чтобы его не убили. Я слишком много времени потратил, пытаясь вбить в его башку хоть толику здравого смысла.

«Сигзил», — понял Каладин.

— Я отдам ему флейту, — крикнул он вслед Хойду.

— Даже не думай, — ответил Хойд, повернувшись и продолжая идти задом наперед. — Это подарок тебе, Каладин Благословенный Бурей! Я рассчитываю, что ты сумеешь на ней сыграть, когда мы встретимся в следующий раз!

И на этом рассказчик повернулся и перешел на бег, направляясь в сторону военных лагерей. Однако он не попытался войти ни в один из них. Его похожая на тень фигура повернула на юг, словно Шут собирался покинуть лагеря. Куда же направлялся этот странный человек?

Каладин перевел взгляд на флейту в своих руках. Инструмент оказался тяжелее, чем он ожидал. Что же это за дерево? Парень потер гладкую поверхность и задумался.

— Он мне не нравится, — вдруг раздался позади голос Сил. — Странный уж очень.

Каладин повернулся и увидел ее сидящей на том же самом валуне, где еще недавно был Хойд.

— Сил! — воскликнул он. — Как давно ты здесь?

Та пожала плечами:

— Ты так внимательно слушал. Я не хотела перебивать. — Она сидела, держа руки на коленях, и вид у нее был смущенный.

— Сил…

— Я причина того, что с тобой происходит, — тихонько проговорила она. — Это все из-за меня.

Каладин нахмурился и шагнул вперед.

— Дело в нас обоих, — продолжила спрен. — Но без меня в тебе бы ничего не менялось. Я… что-то забираю у тебя. И что-то даю взамен. Так было раньше, хотя я не помню, как именно или когда. Я просто знаю, что было.

— Я…

— Тише, сейчас моя очередь говорить.

— Прости.

— Я могу все прекратить, если хочешь. Но тогда я стану такой же, как была раньше. Это меня пугает. Лететь вместе с ветром, помнить лишь то, что случилось за последние несколько минут… Именно из-за связи между нами я снова обрела способность мыслить, помнить, что я и кто я. Если мы все прекратим, я это утрачу.

Она с печалью посмотрела на Каладина снизу вверх.

Парень заглянул в ее глаза и глубоко вздохнул.

— Идем, — сказал он и, повернувшись, пошел прочь с «полуострова».

Спрен полетела следом, превратившись в светящуюся ленточку, лениво парившую возле его головы. Вскоре Каладин повернул на север, к лагерю Садеаса. Кремлецы попрятались в трещины и норы, но многие растения все еще колыхали листьями на прохладном ветру. Когда он проходил мимо, трава пряталась, и в ночи, освещенная Салас, она казалась шерстью черной твари.

«Какую ответственность ты не хочешь брать на себя…»

Он не избегал ответственности. Наоборот, взял на себя слишком многое! Лирин все время об этом говорил, когда отчитывал Каладина за угрызения совести по поводу смертей, которые тот не смог предотвратить.

Впрочем, за одну вещь он цеплялся. Наверное, это было оправдание сродни мертвому императору. Оно — суть ничтожества, что пряталось в нем. Апатия. Вера в то, что в происходящем нет его вины, вера в то, что он ничего не может изменить. Если человек был проклят или уверовал, что ему не следует ни о чем переживать, тогда он не обязан испытывать боль от неудач. Их все равно нельзя предотвратить. Кто-нибудь или что-нибудь другое их предопределило.

— Если я не проклят, — негромко проговорил Каладин, — почему я выживаю, когда все погибают?

— Из-за нас, — пояснила Сил. — Эта связь делает тебя сильнее.

— Отчего же она не дает мне достаточно сил, чтобы помочь другим?

— Не знаю. Может быть, и дает.

«Если я избавлюсь от этого, стану опять таким, как все. Ради того, чтобы… умереть вместе со всеми?»

Каладин продолжал идти в темноте; от огней, светившихся над каменным хребтом, на дорогу ложились рассеянные тени. Тени пучков пальцемха выглядели как руки.

Он часто думал о том, как спасти свой отряд. Но теперь, размышляя, сообразил, что нередко считал их спасение необходимым условием для спасения себя самого. Каладин говорил себе, что не даст им умереть, ибо знал, что почувствует, если такое случится. Когда люди погибали, ничтожество внутри его набирало силу, поскольку Каладин всей душой ненавидел проигрывать.

В этом все дело? Поэтому искал причины своего «проклятия»? Чтобы раз и навсегда объяснить все неудачи? Каладин ускорил шаг.

Помогая мостовикам, он поступал хорошо… но вместе с тем себялюбиво. Новые силы несли с собой новую ответственность и этим выводили его из равновесия.

Он перешел на бег, а вскоре понесся как стрела.

А если дело не в нем — если он помогал мостовикам не потому, что питал отвращение к неудачам или боялся той боли, которую испытывал, когда умирали друзья, — тогда, выходит, дело в них? В добродушных насмешках Камня, настойчивости Моаша, грубоватой правдивости Тефта или молчаливой надежности Пита. На что он пойдет, защищая их? Откажется ли от своих иллюзий? От оправданий?

Ухватится ли за предоставленный шанс, невзирая на то, каким образом этот шанс его изменит? Лишит присутствия духа, заставит взять на себя новый груз?