Анна Бэй - Вопреки. Том 5 [СИ]

— Уолтер, пожалуйста, никогда не предавай меня, — будущий Суверен Сакраля в эти секунды был очень уязвим и искренен. Его лицо стало грустным, но в глазах была надежда, — Мы потеряли их всех: Кэсси, Грега и Ирэн, остались только ты и я.

— Знаю, — опустил глаза Уолтер и нахмурился. А потом потёр локоть там, где была скрыта метка родства душ, такая же как и у Винсента — они поставили их после смерти Грега Гринден, обещая нести свою дружбу всю жизни несмотря ни на что, — Ты один у меня остался, Винс, и так и будет.

— И даже… — осторожно затеял тему Винсент, — Даже когда библиотека достанется мне?

— На это я не злюсь, — улыбнулся тридцатилетний мужчина со светло-голубыми искрящимися жизнью глазами, — Ты это заслужил!

— Думаю, решающий аргумент в мою пользу был в том, что Барко боялся планов твоего отца.

— Решающим аргументом было то, что он читал небо!

— Ох, Уолт! В том и дело: он читал небо, ты читаешь, а я… — он хмыкнул, — Я пренебрёг этим и не научился.

— Ты пошёл другим путём, Маркиз это прекрасно видел. Мы обсуждали это… — Уолтер улыбнулся и посмотрел в открытое окно на сумеречное небо, на котором появилась звезда, — Таких как ты больше нет.

— Я уникален!

— И это чистая правда, а знаешь почему?

— Почему?

— Потому что… — Уолтер указал на единственную зримую звезду на небе, — Видишь этот холодный свет звезды?

— Конечно. Это Венера.

— «Утренняя и вечерняя звезда, Путеводная». Если посмотреть на звёзды в телескоп, то можно чётко оглядеть их очертания, но Венера — исключение. Её свет рассеян, это связанно с особой атмосферой, которая не пропускает чужой взор.

— Бабушкины присказки, Уолт! Она чёткая, рельефная и… — Винсент улыбнулся, — Я смотрел на неё, и ничего в жизни красивей не видел. Манящая!

— Ты видишь сквозь её атмосферу, я давно заметил, когда нас ещё обучал Маркиз. Так вот эта планета — твой спутник в течении жизни…

— Это плохо. Венера — плохой знак. — в миг помрачнел молодой Герцог, отчего между его густых бровей залегла морщинка.

— Так говорят, но я не вижу ничего плохого.

— Утренняя звезда — визитная карточка Люцифера.

— Венера — символ первого и последнего света. Она путеводная, она единственная в своём роде.

— И моя уникальность в том, что я вижу её очертания?

— Твоя уникальность в том, что ты видишь чётко то, что остальные не способны увидеть. Ты видишь то, что есть, но скрыто — это путь во тьме.

— Ты тоже видишь то, что скрыто, Уолт!

— Нет же… это другое! Ты видишь те пути, что скрыты от всех остальных, и главное… — Уолтер снова задумчиво посмотрел на далёкую таинственную Путеводную Звезду, которая устрашала Сакраль своей загадочностью и символизировала лишь зло называемое «Квинтэссенцией», — Вообрази: однажды… Венера потухнет. Перестанет нести свет и тогда люди собьются с пути. Долгие тёмные ночи не будут рассеиваться светом Утренней звезды, приносящей вместе со своим удивительным светом надежду, ведь перед восходом солнца, небо освещает Она. Стережёт небо от тьмы.

— Солнце взойдёт и без звёздочки! — хмыкнул Винсент, — Оно взойдёт в любом случае.

— Уверен? А если оно приходит лишь за Ней?

— Это было бы очень красивой и грустной легендой.

— Ну а вдруг? Вдруг Солнце тоже идёт на зов Путеводной Звезды? Но однажды Она будет лишь частью той черноты на бескрайнем небе. — Уолтер стал немного печальным, но Винсент не вешал нос от этих умозаключений:

— Даже тогда я буду видеть её!

— Чёрной потухшей точкой, безжизненным камнем, не отражающим свет?

— Уолтер, — хмыкнул Винсент, — Небесное тело не может не отражать свет звезды, завязывай свои гипотезы! Даже если эту планету не будет видно с Земли, то я всё равно увижу её как объект, отражающий свет солнца. Её туман, возможно, не будет нагревать её как другие планеты, пряча от тепла, но свет… минимальный, но будет! Раз так, то я всегда увижу её, ведь я наместник Огня. Возможно ты и прав на счёт тех путей, что я вижу назло остальным, но вряд ли это так значимо, как ты пытаешься представить.

— Ты не просто их видишь, ты можешь идти по ним даже когда света нет. Во тьму: вслепую, на ощупь. Вопреки.

— Вопреки! — повторил Винсент свою мантру, даже не предполагая тогда какой длинный и извилистый путь его ждёт.

Вдохновило: Peter Gabriel — Apres Moi.

Запись от 23 мая 2013 г. из дневника Винсента Блэквелла:

«Что делает человека человеком? Ритмичные сокращения мышцы, обеспечивающей ток крови по сосудам? Едва ли! Да и… что движет сердцем? Кто заставляет его биться?

На пороге смерти Магия устраивает испытание: она тестирует человека на способность обладать энергией, и, если маг испытание проходит, то на него обрушивается дар: необычайная сила. Но маги редко справляются. Жажда обладания силой делает их уязвимыми, тело не выдерживает нагрузок и лишается рассудка, обличая человека в истинном свете.

Есть ошибочное мнение, что личность под давлением магии стирается бесследно, но на деле всё куда печальней: эта личность освобождается от навязанных обществом рамок, представая в первозданном виде, сохраняя лишь то, что из себя представляет на самом деле».

Сентябрь 2003 года, Мордвин.

— Зачем это здесь? — спросил Элайджа Блэквелл, увидев истощённого отца, который тяжело зашёл в каминный зал, опираясь на трость.

Элайджа был уже в том возрасте, в котором мужчины обретают особую изысканную мужественность, раскрывающую их привлекательность с оттенком лёгкой зрелости, но именно такой возраст называют «полным расцветом». Ему было 33 года, он был ещё человеком, на Блэквеллов похож не был, но что-то неуловимое от предков-Элементалей всё же имел, хотя мимика к его годам сыграла свою злую шутку, отражая на его лице сущность жестокого, высокомерного и неприятного человека. И всё же он был красив и держал себя статно, только колкий взгляд бегающих светлых глаз выдавал смесь странных чувств, схожих с малодушием и трусостью перед авторитетом Герцога.

Феликс держал предмет, который Элайджа разглядывал очень пристально, и приближался очень осторожно:

— Помнишь его? — хрипло спросил Герцог, — В Фисарию приехал цирк Сигора и дал последнее шоу. Тебе было 11, и мы без конца прыгали в воду с горок…

— Помню, — сухо ответил Элайджа сипящим голосом, — А потом мы приехали домой, и ты снова ссорился с матерью.

— Я никогда не повышал на неё голос, Элайджа, никогда не поднимал руку. Я старался, как мог, но никогда её не любил, зато люблю тебя.

Губы Элайджи растянулись в презрительной улыбке, и он закатил глаза:

— Я слышал это много раз, и даже когда-то верил. Признай: ты и сам в это веришь, но это притянутая за уши ложь. Я — твой сын, ты должен меня любить, но это вынужденное.