Марина Дяченко - Шрам

Встретившись глазами с мудрым, все понимающим взглядом престарелого магистра, Эгерт испытал сильнейшее желание тут же и рассказать о заклятии и о Скитальце. Он уже набрал в грудь воздуха – но смолчал, причем потому только, что первое произнесенное им слово оказалось очень уж неблагозвучным и жалким:

– Я…а…

Устыдившись своей слабости, Эгерт затих. Выждав минуту, магистр мягко улыбнулся:

– Человек, к сожалению, очень часто оказывается несчастным… Слабым, нерешительным, уязвимым… Да, Эгерт?

Соллю показалось, что из глаз седовласого старца на него смотрит сама надежда. Подавшись вперед, он поспешно кивнул:

– Да…

– Человек уязвим, когда он в одиночестве, – раздумчиво продолжал магистр. – Робость – удел одиноких… Да, Эгерт?

Солль проглотил слюну – он не понял, куда на этот раз клонит Магистр, но на всякий случай снова подтвердил:

– Да…

Магистр встал – величественно качнулась седая грива:

– Эгерт, перед вами трудный путь… Но в конце его вас встретит могущество. Не принято говорить с неофитами о глубоких таинствах Лаш – знайте только, что священное привидение слышит сейчас каждое мое слово… Итак, я не могу сразу открыть вам тайны, к которой, несомненно, стремится ваша душа, но приглашаю вас на правах брата войти в наш орден. Вы станете воином Лаш – есть ли на земле служба почетнее?! Многие таинства откроются вам только с годами – но уже сейчас за вашей спиной встанет священное привидение и легионы служителей его. Обида, нанесенная вам, станет обидой для ордена, и даже косой взгляд, брошенный вам вслед, наказан будет скоро и неотвратимо; поступок же, совершенный вами, будет оправдан, и будь это даже кровавое преступление – мы поймем вас, если в глазах Лаш ваше деяние будет справедливо… Посмотрите, как боятся и уважают братьев из ордена Лаш простые смертные; один вид человека в сером плаще вызывает священный трепет, а завтра, – магистр воздел руку, – завтра трепет этот перерастет в поклонение… Сила и могущество вместо одиночества и вечного страха – слышите, Эгерт?!

Солль стоял, как громом пораженный. Предложение Магистра застало его врасплох, и теперь он с ужасом пытался собрать обрывочные, разбегающиеся мысли.

Магистр молчал; глаза его, мудрые усталые глаза, смотрели, казалось, в самую Соллеву душу.

Эгерт кашлянул. Выдавил растерянно:

– А… Что должен сделать… для этого… я?

Магистр шагнул ему навстречу:

– Верю… Верю в вас, Эгерт, как сразу, с первого взгляда, поверил брат Фагирра… Пока что вам надлежит просто молчать – это первое испытание, испытание тайной. Молчите о том, что встретили брата Фагирру, что были в Башне, что присутствовали при одном из таинств… О нашей беседе тоже никому не рассказывайте; когда мы уверимся, что вы умеете молчать, как молчит камень, тогда… Тогда вы узнаете о прочих условиях, Солль. Уверен, что они будут вам под силу… Наше сегодняшнее расставание – залог новой встречи. Серый плащ подарит вам веру и защиту, вознесет над толпой… Прощайте же, Солль.

В полном молчании Фагирра выпроводил Эгерта из Башни – тайным ходом, но уже другим, не тем, по которому Эгерт впервые попал в обитель Лаш.

Эгерт так никому и не сказал о посещении Башни. Миновали несколько недель – братство Лаш не выказывало более признаков интереса к вольнослушателю Соллю, и Эгерт несколько успокоился – принятие решения откладывалось на неопределенный срок.

Не раз и не два он мысленно примерял на себя серый плащ; услышав длинный тоскливый звук, которым отзывалась время от времени Башня, он вспоминал горьковатый запах тяжелого бархата, медленный танец укрытых капюшонами теней и лицо седого, как лунь, магистра. Обещание безопасности, а со временем и могущества, оказались для Эгерта огромным соблазном – однако всякий раз, помышляя о плаще с капюшоном, он испытывал странное душевное неудобство. Что-то мешало ему, что-то беспокоило и царапало; Солль относил это на счет обычной своей робости, однако скоро научился избегать как мыслей об ордене Лаш, так и случайно встречавшихся на улице служителей его.

Тем временем на город обрушилась жара – настоящая летняя жара, в полдень улочки-щели оказывались залитыми солнцем от стены и до стены, и глазам было больно от солнечных бликов, плясавших на поверхности каналов. Берег реки за городом служил площадкой для бесконечных, сменявших друг друга пикников, и обливающиеся потом горожане прикрывались лопухами, входя в воду, а горожанки тесными группками забирались купаться в заросли камыша – где и становились жертвой Лиса, который приспособился плавать под водой с тростниковой соломинкой в зубах и никогда не упускал случая подкрасться к беспечной купальщице, чтобы слегка куснуть ее за рельефно выдающиеся части.

Эгерт был в числе тесной компании студентов, наблюдавших за похождениями Лиса и в свою очередь выдумывающих забавы, приличествующие ученым молодым людям. На берегу стояли плеск, визг и хохот; обнаружив под водой рыбачьи переметы, ныряльщики угощали товарищей жирной ухой. Эгерт большей частью сидел на берегу, а в воду решался входить только по пояс; его робость была замечена, однако дальше нескольких добродушных насмешек дело не пошло.

Вскоре, однако, подошло время экзаменов, переводящих студентов на следующую ступень – «вопрошающие» желали стать «постигающими», «постигающие» – «соискателями», а те, в свою очередь, – «посвященными». Университет лихорадило – из каждого угла глядели воспаленные, осоловевшие от круглосуточного сидения за книгой глаза; Эгерт видел, как ученые юноши по очереди входили в ректорский кабинет – кто с нарочитой веселостью, кто с нескрываемым страхом. Многие, как оказалось, верили в приметы: в их разнообразных уловках – плевках, молитвах и сложных фигурах из пальцев – Эгерт с удивлением узнал собственные защитные ритуалы.

Соллю не довелось видеть того, что происходило за строгими дверями кабинета. Говорили, что за длинным столом господина ректора сидят и он сам, и декан Луаян, и все педагоги, в течение года поднимавшиеся на кафедру университета; говорили, что все экзаменаторы очень строги, а декан Луаян в особенности. Далеко не каждому студиозусу удавалось выдержать испытание, причем половина несчастных, провалившихся на экзамене, обязаны были этим именно суровому магу.

Накануне экзамена Лис ударился в панику. Всячески себя презирая – самыми мягкими из предназначенных своей особе ругательств оказались «идиотский полоумный дурак» и «безмозглый куриный помет» – Гаэтан то вперивал взор в ученую книгу, то в отчаянии воздымал его к потолку, то бросался на кровать и объявлял Эгерту, что он, конечно, провалится, что вечно оставаться в «постигающих» невозможно, что отец не даст больше денег и навечно засадит сына приказчиком в вонючую аптеку, где даже мухи дохнут от запаха касторки… Когда Солль робко предположил, что, может быть, стоит обратиться за помощью к декану – Лис замахал на него руками, затопал ногами, обозвал сумасшедшим развесистым пнем и объяснил, что одного такого обращения будет достаточно, чтобы навсегда вылететь из университета.