Марина Дяченко - Шрам

Некоторое время Эгерт пытался ухватить медную ручку, не выпустив при этом горящих свечей; возможно, его усилия увенчались бы успехом – но в этот момент дверь открылась сама, и в проеме ее стоял декан Луаян, но источником боли был не он, а кто-то в полумраке заполненного книгами зала.

– Это я, – сказал Солль, хотя декан наверняка узнал его и ни с кем не спутал. – Это я…

Он запнулся, не зная, что говорить дальше. Декан помедлил и отступил, приглашая Солля войти.

Тория по обыкновению сидела на краю стола, и тележка ее, пустая, прижималась к ее коленям, как испуганный пес. Эгерт не видел Торию с того самого дня, когда принес декану Динарову книгу и получил тяжелым томом по лицу. Сейчас глаза ее оставалось в темноте, Эгерт не видел устремленного на него взгляда – но ощущение исходящего от девушки тупого страдания сделалось сильнее, как будто сам вид Эгерта вызвал у Тории новый приступ боли.

– Да, Солль? – суховато спросил декан.

Они говорили обо мне, понял вдруг Эгерт, сам не зная, откуда взялась такая уверенность.

– Я пришел спросить, – сказал он глухо, – об отмененных заклятиях… О заклятиях, которые были сняты. Зависит ли… Зависит ли возможность освобождения… От того, насколько виновен человек?

Тория медленно перевела взгляд на отца, но не сдвинулась с места и не сказала ни слова. Переглянувшись с дочерью, декан нахмурился:

– Не понял?

Тория – а у нее все сильнее ныл левый висок, Эгерту хотелось приложить ладонь к своей собственной голове – бесцветно и ровно сказала в темноту:

– Вероятно, господин Солль хочет выяснить, имеет ли он, как безвинно пострадавший, какие-либо преимущества…

Сердце Эгерта затравленно сжалось. Едва шевеля губами, он прошептал, и тоже в пространство:

– Нет… Я…

Слов не было, Тория сидела неподвижно, как статуя, ни единой черточкой не выдавая ноющей боли.

– Я сейчас уйду, – тихо сказал Эгерт, – и вам станет легче. Я только… Простите.

Он повернулся и пошел к двери. Тория за его спиной прерывисто вздохнула – и в этот момент ее схватил спазм, да такой, что Эгерт зашатался.

Декан, вероятно, тоже почувствовал неладное – быстро взглянув на дочь, он перевел на Эгерта неласковый, подозрительный взгляд:

– Что с вами, Солль?

Эгерт привалился плечом к дверному косяку:

– Не со мной… Разве вы… Не видите… Ей плохо. Вы-то должны это чувствовать… Как вы можете допускать, чтобы она… – он перевел дыхание. Отец и дочь смотрели на него, не отрываясь; клещи спазма понемногу разжались, и Эгерт ощутил, как Торию накрывает волна облегчения.

– Надо, наверное… Холодную повязку на голову, – сказал он шепотом. – Я уже ухожу… И я знаю, что я виновен. Знаю, что я убийца… То, что со мной сделали – плата. Может быть… – он содрогнулся, – может быть, Скиталец не сжалится и не снимет шрама… Что ж. Вам легче?

Даже в полутьме было видно, какими большими и темными стали ее глаза.

– Солль? – быстро спросил декан.

Тория наконец-то сделала то, что давно хотелось сделать Эгерту – прижала ладонь к виску.

– Скажете – я уйду из университета… – сказал Солль едва слышно. – Я здесь… бесполезен, а ей меня видеть больно… Я ведь понимаю.

Он перешагнул порог, вышел в коридор и только теперь заметил, что судорожно стиснутые в кулаках свечи заливают воском его одежду, и сапоги, и обожженные ладони.

– Солль! – сказали за его спиной.

Он не хотел оборачиваться, но декан схватил его за плечи и развернул, всматриваясь в изможденное Эгертово лицо. Во взгляде его был такой напор, что Соллю стало страшно.

– Оставь его, – тихо попросила Тория. Она тоже стояла в проеме, и на душе у нее было чуть легче – может быть, потому, что и головная боль притупилась.

Ухватив Солля за локоть, декан вернул его в библиотеку, насильно усадил на скрипучий стул и только тогда обернулся к Тории:

– Почему бы тебе сразу же не принять микстуру?

– Я думала, обойдется, – ответила она в сторону.

– А теперь?

– Теперь – легче…

Декан испытующи глянул на Эгерта:

– Да, Солль? Легче? Правда?

– Правда, – ответил тот, едва шевеля губами. Свечи его погасли; с трудом разжав пальцы, он уронил огарки на пол. Вокруг лампы над столом с мягким шорохом вертелись бархатные ночные бабочки, а из темного окна, выходившего на площадь, доносилась далекая перекличка сторожей.

– Давно это у вас? – небрежно, будто бы невзначай, поинтересовался декан.

– Это… не постоянно, – объяснил Солль, глядя на бабочек. – Это было… один раз, и сегодня – второй… Я над этим не властен… А можно, я пойду?

– Тория, – поинтересовался декан со вздохом, – у тебя нет вопросов к господину Соллю?

Она молчала. Обернувшись от дверей, Эгерт поймал на себе полный изумления взгляд.

Летний город захлебывался горячей пылью, и разносчики лимонада за один только длинный день успевали заработать больше, нежели зарабатывали обычно за целую неделю. Прохожие страдали от жары, и даже Башня Лаш исторгала ритуальный звук реже, чем обычно. Лоточники приспосабливали над головой соломенные зонты с длинной шелковой бахромой, и казалось, что по площади шествуют огромные цветные медузы. В огромном здании университета кружилась никем не потревоженная пыль, поблескивала в солнечных лучах, беспрепятственно укрывала кафедру, и скамьи, и подоконники, и статуи ученых, и мозаичные полы; жизнь теплилась в пристройках для служащих, в кабинете декана – он напряженно работал над жизнеописанием великих магов – и в комнате его дочери, да еще во флигеле – там жил в полном одиночестве вольнослушатель Солль.

Старушка, отказавшаяся на время от уборки, приносила теперь обеды; Тория взяла на себя обязанность кормить отца завтраком и ужином. Прекрасно зная, что, увлеченный работой, декан может за целый день не проглотить и маковой росинки, Тория сама каждый день ходила в город за покупками, сама приносила в кабинет еду и тщательно следила за тем, чтобы все до последнего кусочка было в конце концов съедено.

Эгерт почти не выходил из комнаты – сидя у окна, он не раз видел, как Тория с корзинкой в руках пересекает университетский дворик. После грозовых ливней, сменявшихся опять-таки жарой, на дорожке во дворе долго не просыхала широкая лужа – однажды на пути идущей с базара Тории обнаружился купающийся воробей.

А может, это был не воробей – намокшие перья топорщились, и Солль запросто мог принять за серого нахала какую-нибудь более благородную птицу; купальщик получал, видимо, несказанное удовольствие от теплой ванны и не заметил подходящую Торию.

Девушка замедлила шаг, потом остановилась – к Эгерту был обращен ее гордый, как на монете, точеный профиль. Он ждал, что, переступив через лужу, Тория двинется дальше – но она на спешила. Птица самозабвенно плескалась в своей купели, и девушка с тяжелой корзинкой в руках терпеливо ждала.