Марина Дяченко - Шрам

Декан кивнул, прощаясь, и уже в коридоре сказал вдруг мечтательно:

– Вот у кого был прирожденный дар педагога – так это у Динара. Особенный дар – не навязывать мысль, а заставлять думать, причем для него это была игра, азарт, удовольствие… Нет, Солль, не бледнейте – это говорится не в упрек вам… Но у меня, сами понимаете, нет на вас ни времени, ни интереса; вот я и подумал – неплохо было бы вам позаниматься с Динаром… Ничего, однако, не поделаешь – дерзайте самостоятельно.

С тем декан и ушел; только тогда Эгерт понял, что вокруг стоит темнота, в которой на самом деле невозможно разглядеть ни человеческого лица, ни одежды, ни книг. Покрываясь мурашками, Солль протянул руку к столу – книги были там, и кожаный переплет казался холодным, а картонный – шершавым, как мешковина.

Книги назывались «Устройство мирозданья» и «Беседа с юношеством». Автор первой представлялся Эгерту сухим суровым стариком, излагающим мысли сжато, ясно и требующим от читателя постоянного напряжения; сочинитель же второй любил длинные отступления, переходящие в нотации, обращался к читателю «дитя мое» и казался Соллю добродушным, несколько сентиментальным розовым толстяком.

Страницы картонной книги навевали на Солля скуку, а через главы кожаного тома он продирался, как сквозь колючие заросли. Глаза его привыкли, наконец, к ежедневному чтению и не слезились больше; чтобы размять затекающую спину, Солль повадился каждое утро ходить в город.

Выходил он неспешно, прогулочным шагом, с видом человека, не решившего еще, куда направить свои стопы; однако всякий раз оказывалось почему-то, что Солля неведомым образом заносило на расположенный неподалеку базар. Там он и расхаживал между рядами, пробуя последовательно сало и сметану, фрукты и копченую рыбу, пока среди мелькающих шляп и косынок глаз его не находил черноволосую голову Тории.

Она замечала Солля сразу же – однако делала вид, что увлечена покупками и не желает зря глазеть по сторонам. Переходя от ряда к ряду, выбирая и торгуясь, она понемногу наполняла корзинку снедью – Солль держался неподалеку, не теряя Торию из виду, но и не показываясь ей на глаза.

Закончив покупки, Тория пускалась в обратный путь. Эгерту всякий раз приходилось преодолевать неловкость, когда, обогнав девушку по большой дуге, он будто бы невзначай попадался ей навстречу.

Тория встречала его сухо и без удивления; принимая из ее рук витую ручку корзины, Эгерт покрывался мурашками.

Оба молча возвращались к университету – случайно скосив глаза, Тория видела рядом круглое, обтянутое рубашкой плечо, руку с закатанным рукавом – корзинка в этой руке казалась легкой, как перышко, и только чуть поигрывали мышцы под белой, не тронутой загаром кожей. Тория отворачивалась; через дворик они проходили к хозяйственным пристройкам и так же молча расставались на кухне, причем Эгерт получал в награду за труды то кусок булки с маслом, то сочащийся обломок медовых сот, то кружку молока. Унося добычу, Солль возвращался к себе и с легким сердцем садился за книгу – а заработанное лакомство лежало тут же в ожидании своего часа.

Три или четыре раза Тория, вероятно, по просьбе декана, «пробовала себя в качестве педагога». Пробы эти, к сожалению, заканчивались решительной неудачей – и наставница, и ученик разбредались по разным углам раздраженные и усталые. Совместные занятия прекратились после одного памятного эпизода, когда Тория, войдя во вкус философских рассуждений о мироздании и человечестве, воскликнула, листая страницы: «Да нет же, Динар…»

Осекшись, она встретилась с испуганным взглядом Солля – и сразу же распрощалась. В тот вечер два человека в разных крыльях большого темного здания предавались одинаково тягостным размышлениям.

В остальном же между Эгертом и Торией соблюдался теперь прохладный нейтралитет – Тория приучила себя кивать при встрече, а Эгерт научился не бледнеть, едва заслышав в конце коридора легкое постукивание каблучков.

Тем временем на прилавках в городе появились арбузы и дыни, дневная жара перемежалась с ночной прохладой, а в университет понемногу стали возвращаться загорелые, раздобревшие на домашних харчах ученые юноши.

Пристройки ожили, изгонялась пыль из коридоров, из зала и аудиторий; вернулась и приступила к работе повариха, Тории незачем стало каждый день ходить на базар. Старушка, являвшаяся с уборкой, выколачивала подушки и перины, и пух летел тучами, будто в университетском дворике сошлись в смертельном бою несметные полчища гусей и уток. По утрам перед парадным крыльцом топтались обычно двое-трое юношей с котомками на плечах – это были абитуриенты, явившиеся за знаниями из далеких городов и местечек. Разинув рот, пришельцы разглядывали железную змею и деревянную обезьяну, терялись, когда к ним обращались с вопросом, и нерешительно следовали за господином деканом, приглашавшим их на беседу. После беседы часть абитуриентов, подавленные, пускались в обратный путь; Эгерту мучительно жалко было смотреть на отвергнутых – любой из них был достоин звания студента куда больше, нежели Солль.

Впрочем, летние дни, проведенные за книгой, принесли-таки свои скромные, но плоды: в области наук Эгерт чувствовал себя куда увереннее, хотя, безусловно, звезд с неба не хватал. Взамен «Беседы с юношеством» Солль получил от декана книгу внушительных размеров и под длинным названием «Философия звезд, камней, трав, огня и воды, а также ее несомненная взаимосвязь со свойствами человеческого тела», а в придачу к ней – полную красочных картинок «Анатомию».

Картинки эти смутили его, шокировали – и вызвали вместе с тем небывалый интерес. Эгерт поражался хитросплетениям сосудов, удивительному устройству замысловатых костей и внушительным размером бурой, как на базаре, печенки. По простоте душевной Солль всегда считал, что человеческое сердце выглядит абсолютно так же, как рисованное сердечко в уголке любовного послания – и удивился, увидев на странице сложный, похожий на волынку узел с мешочками и трубками. Страшный скелет, которому только косы в руках недоставало, растерял всю свою жуть, стоило лишь Эгерту углубиться в изучение мелких поясняющих надписей к нему – подробные и занудные, эти комментарии начисто разгоняли мысли о смерти, вызывая взамен практичные и деловитые вопросы.

За изучением «Анатомии» Солля и застал вернувшийся из дому Лис.

Встреча получилась сердечной и бурной; медные волосы Лиса отросли до плеч, нос обгорел под солнцем и шелушился, как вареная картошка, а в повадках не прибавилось ни серьезности, ни степенства. В котомке его обнаружились целиком закопченная гусыня с черносливом, связка черной кровяной колбасы, домашней выпечки лепешки и множество разнообразным образом приготовленных овощей. На самом дне Лисового мешка дремала баклага густого, как кровь, вина; снедь, которую любящая матушка Гаэтана собирала сыну на неделю, уничтожена была в несколько часов – Лис был, без сомнения, лоботряс и пройдоха, но ни в коей мере не скупец.