Марина Дяченко - Авантюрист

«Как случилось?..»

Как случилось, что я вообще появился на свет? Как случилось, что я угодил в Судную камеру? И как случилось, что я дожил до этого дня, меня ведь много раз собирались убить?!

А мне, в общем-то, нечего терять. Алану я доставил отцу… смелое слово – «доставил», но ведь на деле так и есть – вот они оба, сидят напротив, рассеянно держа друг друга за руки – любо-дорого взглянуть…

Мне нечего терять. Я устал врать, вожжаться со своей тайной…

Я поудобнее пристроил голову и тоже начал рассказывать.

О сборщике. О Судье. О цене, которую запросил Черно за мое освобождение; о том, что я хотел жить и всерьез решил заплатить эту цену. Как я отправился на поиски Аланы – и нашел ее, отбил от комедиантов, женился на ней – ради приданого, которое, в общем-то, оказалось не таким уж дорогим…

Мне потребовалось все мое мужество.

Потому что по мере моего рассказа застывшее лицо Солля все больше оживало. И глаза из серых делались черными, при взгляде в эти глаза враги должны были либо превращаться в камень, либо бежать без оглядки, страшно подумать, что может со мной сделать обладатель таких вот глаз…

Упрямство спасло меня. Одно упрямство, я так и не отвел взгляда. Ни на мгновение. Я даже мигать перестал.

Алана отодвинулась от отца и втянула голову в плечи. Она единственная знала мою историю в подробностях и до конца, сейчас она выслушивала ее заново, невольно пересматривала прошлое глазами Эгерта и Танталь – и, вероятно, это зрелище могло напугать кого угодно.

У Танталь – я видел ее краешком глаза – было такое лицо, будто я на ее глазах обрастал чешуей.

Наконец я закончил; почерневшие глаза Солля давили мне на лицо так, как давит, вероятно, скатившаяся на дно могилы земля.

– На мою дочь обрушиваются все на свете беды, – сказал Эгерт после паузы, тянувшейся чуть не полчаса.

Поднялся. Одним движением пересек разделявшую нас комнату, взял меня за воротник и поставил на ноги,перед глазами у меня потемнело, я потерял из виду нависшее надо мной свирепое лицо. Хоть бы глаза сохранили осмысленное выражение, хоть бы не быть похожим на безответную куклу…

Пальцы Солля разжались. Я сполз обратно в кресло,спустя минуту перед глазами у меня забрезжил рассвет. Едва прозрев, я разглядел Солля, на котором с двумя гирьками висели две его дочери – родная и названная.

– Оставь, не трогай, оставь!..

– Сожалею, – сказал я хрипло. – Сожалею, что доставил вам столь неприятные минуты.

Солль наградил меня взглядом, от которого можно было превратиться не то что в камень – в стекло. Легко волоча за собой вцепившихся в его плечи женщин, шагнул к двери:

– Алана, мать заждалась. Танталь, дом требует твоего присутствия… Карета у ворот. Поехали.

Алана наконец-то выпустила руку отца. Отпрыгнула назад:

– Я не поеду… без Рестано. А ему нельзя ехать, ему надо лежать!

Солль резко обернулся:

– Алана, я слишком долго и слишком много тебе позволял. Теперь я велю – а ты делаешь. В карету!

Последние слова он почти выкрикнул, и сила приказа была такова, что Алана, как заведенная, сделала шаг к двери.

– Эгерт, выслушай! – это вмешалась Танталь. – Ты же не можешь не выслушать нас, ведь мы же…

Эгерт распахнул дверь, и Танталь прикусила язык, опасаясь свидетелей. Алана, опомнившись, отпрыгнула назад.

– Аген! – рявкнул Солль, выставляя из комнаты Танталь. – Уходим!

– Я не поеду, – сказала Алана, и мне на мгновение показалось, что вернулись прежние времена и передо мной стоит скверный упрямый подросток.

Солль ничего не сказал. И, конечно же, не взглянул в мою сторону.

Он попросту взял мою жену в охапку и легко, как котенка, вынес прочь.

– Ты не име… пра-а… Грохнула, захлопываясь, дверь.

Так закончилась история моей женитьбы. Я, которому оставалось жить меньше месяца, не должен был гневаться на судьбу. Скорее, я мне следовало благодарить Солля за своевременное решение – он поступил, как умелый и жестокий хирург. Милосердный до жестокости…

Так думал я в минуты слабости. Сказалась большая потеря крови, тем временем прошел день и другой, и обмелевшие было красные реки понемногу восстановили свое полноводье. Усталую покорность судьбе будто смыло горячим течением; во мне проснулся оскорбленный супруг. Потому что нет таких законов, по которым мужнюю жену мог уводить силой кто бы то ни было – хоть бы и се родной отец…

Хозяин был рад моему отъезду. Он даже не умел скрыть этой радости; последние дни были для него черными днями убытков, и, обязанный проявлять ко мне внимание и щедрость, он втайне скрежетал зубами. Он бы вышвырнул меня раньше, если бы не страх перед полковником Соллем; зато на радостях от моего отъезда он забыл взыскать с меня за прокорм лошади.

Первым делом я отправился в конкурирующий трактир, где осталась наша карета, и попытался разыскать кучера, оказалось, что кучер продал карету и смылся вместе с денежками. Старший сын из по-кроличьи многодетного семейства решил, вероятно, завести собственное дело; я со вздохом пожелал ему удачи, прикупил снеди и, покачиваясь в седле, шагом двинулся на юг, по направлению к городу.

Все, способные удержать в руках хотя бы лопату, выползли из поселков в поле. Люди, чье пропитание составляла земля, спешили вытянуть из душистых черных развалов все, какие можно, соки; по дорогам теперь носились только гонцы да бездельники, да еще важные господа, никогда не нюхавшие чернозема. Я был сам себе господин, гонец и бездельник.

Голова кружилась немилосердно; сам не знаю, как я удерживался в седле. Ехать приходилось медленно, и копошащиеся на пашне работники провожали меня удивленными взглядами. Бездельник, да еще и пьяный с самого утра.

В полдень дорога была пуста; солнце припекало почти по-летнему, грязь давно высохла, обратившись в пыль, и потому я заметил сперва пыльный шлейф, и только потом – всадника. И тоже, кажется, пьяного – лошадь время от времени упиралась, мотала головой и делала слабые попытки сбросить раздражающую ношу.

Потом мне показалось, что это мальчишка.

Пелена упала с моих глаз только тогда, когда мы почти поравнялись. Я натянул поводья и спрыгнул в пыль, и успел как раз вовремя – скверная лошадь под маленьким всадником решилась-таки на подлость, и я, подскочив, поймал падающего человека у самой земли.

– Р-рета-ано…

Минут пять мы лежали на разогретой солнцем обочине. Моя лошадь смирно топталась рядом, лошадь Аланы придется потом ловить; моя жена никогда не была хорошей наездницей. Верх мужества с ее стороны – оседлать такое своенравное животное…

Ее волосы переплетались с незапыленной, едва увидевшей солнце травой. Ее пальцы перебирали щетину на моих ввалившихся щеках; Светлое Небо, почему я отправился в путь небритым?!