Дмитрий Кутейников - Драконослов

Выглядела она гораздо более по-человечески, чем дварфы, то есть другр: в одежде, если к лицу не приглядываться — можно запросто обознаться. Пропорции практически в точности человеческие: средний рост, среднее телосложение, только пятка безопорная, как будто на цыпочках ходит, да небольшой хвост, явно нефункциональный. Всё тело покрыто некрупной — сантиметр-два в поперечнике — серой чешуёй, темнеющей почти до черноты к пальцам и концу хвоста, и отдающей в красноту на животе и в зеленовато-коричневый — на спине. В целом фигура скорее не женская: широкие плечи, хорошо развитые мышцы, да и походка… но для мужской бёдра широковаты, да и общий абрис… В общем, что-то неопределённо среднее. Впрочем, мне-то какая разница? Широкоскулое лицо с раскосыми чёрными глазами покрыто чешуёй до полной неподвижности, губы так и вовсе твёрдые, как клюв черепахи, из-за чего рот кажется сильно шире человеческого. Под челюстью вокруг шеи — красный воротник в ладонь шириной, последние дни тщательно убираемый под шарф, а сейчас, в горячем и влажном воздухе парной, расслабленно лежащий на плечах. Волос, естественно нет нигде, но чешуя на голове слегка топорщится, образуя затейливые узоры. В бане Куросакуре, по её словам, понравилось: воздух сыроват, конечно, но зато жарко и в воде полежать приятно.

После водных процедур я ещё раз убедился, что сходство языков не идеальное: в местной разновидности японского не было такого существенного различия по полу говорящего, как в Японии моего мира. Разобравшись с причиной моего удивления Куросакура, осторожно подбирая слова попроще, объяснила, что среди араманди понятие пола не имеет большого значения: нередки случаи, когда пол в течении жизни меняется, причём даже несколько раз — видимо, наследие предков-ящериц, хотя сами араманди — теплокровные. Впрочем, говорят, динозавры тоже были теплокровными, а холоднокровность современных мне крокодилов и прочих выживших рептилий — просто какой-то выверт естественного отбора. До этого я уже обнаружил некоторые расхождения между тем немецким, который мне преподавали в школе, и тем, на котором общались соплеменники Вильгельмины, но списал их на диалекты, теперь же, немного подумав, склонен был считать их результатом эволюции языка… И в этом раскладе мне чертовски повезло, что «дварфийский немецкий» оказался достаточно близок к известному мне хохдойчу… Ну и сказать спасибо дедушке за способности к языкам тоже будет не лишним.

Немного освоив японский — и практически закончив со школьной программой для Архивов — я попросил Куросакуру потренировать меня с оружием. Дварфийская школа боя, полагающаяся на крепкие тяжёлые доспехи и отличную координацию действий для компенсации лага реакции, мне подходила мало, а вот араманди имеют очень близкие к человеку ТТХ [13] Тактико-технические характеристики. Иными словами, размеры, скорость, сила и т. п… , так сказать, и у них наверняка можно чему-нибудь научиться. Опять же, регулярные спарринги способствуют взаимопониманию, особенно в культурах, высоко ценящих индивидуальное боевое мастерство, и с гиподинамией бороться тоже надо, да и вообще как-то я себя чувствовал некомфортно с тех самых пор, как Вильгельмина прокомментировала мои самые первые тренировки. Погоняв меня с разными железками из местного арсенала, Куросакура выбор шеста одобрила (только посоветовала заменить его на копьё), но предупредила, что учиться придётся долго. Положа руку на сердце, я и сам это понимал, хотя надежда на какие-нибудь попаданческие чудеса теплилась до последнего момента.

К середине четвёртого сезона я уже вполне уверенно понимал Куросакуру и мог озвучить даже довольно сложные мысли. С письмом ситуация была похуже — читал я медленно, а писал как курица лапой, хотя чертежи для хранителей рисовал куда аккуратнее, чем дома — но потихоньку прогрессировала. В Архивах мы уже заканчивали с моим высшим образованием. Фактически, я не смог поделиться с дварфами ничем принципиально новым, кроме методологии, но они, со своеобычной тщательностью, всё равно записали и сверили всё до последней буквы. Некоторые изыски высшей математики и квантовой физики оказались для них внове, но их практическая ценность была близка к нулю. Электричество, на которое я возлагал определённые надежды, они знали, но не использовали — магия была эффективнее. Мой рассказ про гидроэлектростанции, электрические приборы и вообще электрическую инфраструктуру в целом их заинтересовал с точки зрения утилизации «дармовой» энергии, но не настолько, чтобы вносить изменения в текущие планы клановых исследований.

Пожалуй, наибольших результатов в «прогрессорстве» я добился со жрецом во время нашей с Вильгельминой свадьбы: после того случая он тщательно проверил всех молодых другр на алтаре, чтобы выявить их предпочтения, сверился с планами Совета на ближайшие годы по нужным специалистам, и развернул методичную работу по синхронизации одного с другим, убеждая не вполне определившихся сосредоточить усилия на нужном клану направлении и прямо-таки выдавив из Совета довольно широкие допуски по итоговым цифрам, напирая на повышение эффективности при работе по профилю. Что меня поразило до глубины души — найдя молодую девушку, у которой особенно ярко и отчётливо проступил анх, он стал целенаправленно готовить её себе на смену, прямо сказав всем жрецам о намерении как можно быстрее довести её до высшего посвящения и остаться при ней помощником ровно до тех пор, пока ей это будет нужно, и посоветовал им последовать его примеру — а они согласились! Сам верховный собирался, окончательно сложив с себя полномочия, перейти в Архивы, чтобы написать мемуары и подробную инструкцию для потомков, как не упустить очередное откровение.

Четвёртая декада четвёртого сезона порадовала холодами и снегопадом — несмотря на сравнительно низкую широту и южный склон, сказалась немаленькая высота над уровнем моря. Дварфы методично проверяли и заделывали все щели в борьбе за тепло — на мой взгляд совершенно избыточной, но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. На мой шуточный вопрос про «ши унд шлитшу» [14] Schi und Schlittschuhe, «(кататься) на лыжах и коньках» — устойчивый оборот в немецком языке. Вильгельмина сильно удивилась и я потратил весь вечер на рассказы о зимних забавах на родине, начав с упомянутых коньков и лыж, пройдясь по снежным крепостям и снеговикам, и закончив нырянием в сугроб после бани. Коньки понимания не встретили — в горах не особо много мест, где можно залить нормальный каток, замёрзшие же пруды не вызывали доверия даже у меня, что уж говорить о дварфах с их тремя центнерами среднего веса. А вот лыжи интерес вызвали — как более скоростная альтернатива снегоступам, которыми дварфы пользовались, изредка выбираясь из родных пещер зимой. Ныряние в сугроб даже попробовать не получилось: баня, как мощный источник тепла, находилась в глубине скал, и бежать полчаса голышом через половину территории к ближайшему выходу никто не разрешит, да и смысл теряется. Хотя пробный маленький бассейн с холодной водой на следующий год запланировали.