Стивен Эриксон - Охотники за костями. Том 2 [litres]

– Прогуляться решил.

Смелый Зуб кивнул:

– Вижу, оделся ты подобающим образом.

Оба отступили на шаг, когда из соседнего переулка вынырнула женщина, прошла мимо обоих, спустилась по ступеням и скрылась в пасти таверны Купа.

– Вот это походочка, – одобрительно протянул мастер-сержант, однако Норов не сводил глаз с мостовой, так что Смелый Зуб тоже обратил взгляд на брусчатку.

Женщина оставила за собой следы. Тёмно-красные.

– Так что, Норов, не стоит надеяться, что это просто глина, так?

– Полагаю, не стоит, Зуб.

– Ну, думается, засяду-ка я у Купа. Ты уже нагулялся?

В последний раз взглянув на Мёртвый дом, великан кивнул:

– Похоже на то.

И оба спустились под полутёмные своды «Висельника».

Нынче ночью Купа удостоил вниманием благородный гость. Сам Кулак Араган занял тесную кабинку подальше от входа, в самом тёмном углу, где сидел в одиночестве, нянчил кружку эля, а снаружи отбивали один колокол за другим – посреди далёкого, а иногда и не слишком далёкого шума безумной толпы.

И не он один поднял глаза, а затем не смог отвести их от неизвестной черноволосой канезийки, которая вошла в таверну незадолго до рассвета. Из-под насупленных бровей Кулак смотрел, как она подошла к стойке, заказала канское рисовое вино, заставив Купа отчаянно возиться, прежде чем трактирщик отыскал наконец запылённую стеклянную бутыль с янтарной жидкостью, бутыль, которая сама по себе стоила небольшое состояние.

В следующий миг в таверну вошёл Норов, облачённый в какие-то древние доспехи, а следом за ним – мастер-сержант Смелый Зуб. Араган вжался в стул и отвёл глаза.

Этой ночью – никаких собутыльников.

Он с самого заката боролся с головной болью, и уже было подумал, что одолел – но внезапно рокот в висках вернулся с удвоенной силой, так что Кулак тихонько застонал.

Смелый Зуб попытался заговорить с женщиной, но разговор захлебнулся, когда у него под глазом образовалось остриё ножа. Женщина заплатила за всю бутылку, сняла комнату наверху и поднялась по лестнице. Одна. И никто не решился пойти следом.

Мастер-сержант выругался, утёр пот с лица и взревел, потребовав эля.

Странное дело для этой таверны – но, как обычно, эль и вино скоро хорошенько замутили воду, а что до рассвета, который прокрался во внешний мир – так не зря же он другой, иной мир, верно?

Множество лиц было у Хаоса, у мира между мирами, и Таралак Вид решил, что они избрали воистину ужасную дорогу. Тут и там высились безлистые деревья, изломанные пальцы ветвей медленно покачивались в порывах холодного бесцельного ветра, клубы дыма катились по разорённой глинистой земле, и повсюду – трупы. Покрытые слоем глины, торчали из земли руки и ноги, бугорками выступали скорчившиеся фигуры.

Вдали сверкали отблески магии, признаки идущей битвы, но вокруг спутников всё казалось безжизненным, безмолвие, точно саван, окутывало их со всех сторон, единственным звуком оставалось хлюпанье сапог, которые приходилось с силой вытягивать из сероватой жижи, да скрип доспехов и оружия. Иногда прорывались тихие проклятия – по-летэрийски или по-эдурски.

И день за днём тянулось это безумие, это жестокое напоминание – и такое возможно, всё может покатиться в никуда, и воины будут драться без цели, без смысла, жизни потекут рекой в мутные лужи, а холодная плоть подастся под сапогом.

А мы идём на свою собственную битву, притворяемся, будто равнодушны ко всему, что нас окружает. Таралак Вид не был глуп. Он родился в племени, которое большинство прочих народов считали примитивным, отсталым. Касты воинов, жестокие культы, бесконечная кровная месть. Гралы чужды сложности, их побуждения – низкие желания и безосновательные убеждения. Они поклоняются насилию. Но разве нет мудрости в том, чтобы ограничить правилами безумие, чтобы никогда не зайти слишком далеко в кровопролитии?

Таралак Вид осознал, что он уже воспринял кое-что из цивилизации; заразился, как лихорадкой от затхлой воды, – мысли его смешались в мечтаниях о разрушении, уничтожении – целый клан, он хотел, чтобы все до единого его члены умерли, желательно – от его собственной руки. Мужчины, женщины, дети, младенцы. А потом, в приступе сдержанности, он воображал меньший по масштабам вихрь кровопролития, что оставит ему довольно родичей, которыми можно будет править единовластно – и делать с ними всё, что только пожелает. Он станет волком-вожаком, который отдаёт приказы одним взглядом, всяким простым жестом утверждает свою абсолютную власть.

Но всё это потеряло теперь смысл.

Где-то впереди эудрский воин, Альрада Ан, объявил привал, и Таралак Вид привалился к влажному склону канавы, уставился на свои ноги, которые будто обрывались ниже коленей: всё остальное скрылось в мутной луже воды, в которой отражалось серое, грязное небо.

Темнокожий тисте эдур прошёл вдоль колонны, остановился перед гралом и яггом.

– Сатбаро Рангар говорит, мы близко, – сообщил он. – Скоро он откроет Врата – этот мир нам уже не рад.

– О чём ты? – уточнил Таралак Вид.

– Не стоит, чтобы нас здесь заметили. Местные обитатели. Верно, мы покажемся им лишь призраками, ещё одним отрядом усталых солдат. Но даже так, встреча может породить… волны.

– Волны?

Альрада Ан покачал головой:

– Я сам не вполне понимаю, но наш колдун настаивает. Этот мир подобен Зарождению – открыть здесь дорогу значит призвать разрушение. – Эдур помолчал, затем сказал: – Я видел Зарождение.

Таралак Вид смотрел вслед Альраде Анну, видел, как тот останавливался тут и там, чтобы обменяться словами с эдурами и летэрийцами.

– Он командует с честью, – проговорил Икарий.

– Он глупец, – выдохнул грал.

– Ты жесток в суждениях, Таралак Вид.

– Он притворяется, хитрит, Губитель, – и все остальные поверили, но только не я. Неужели не видишь? Он отличается от остальных.

– Прости, – ответил Икарий, – но я не вижу того, о чём ты говоришь. Отличается – чем?

Таралак Вид пожал плечами:

– Кожу подкрашивает. Я почуял запах смеси, которой он вымазался: похоже на цветы готары, которыми мой народ белит оленью кожу.

– Подкрашивает… – Икарий выпрямился и обернулся, чтобы взглянуть назад. – Да, теперь вижу. Я был беспечен…

– Ты просто слишком ушёл в себя, друг мой.

– Да.

– Это нехорошо. Ты должен приготовиться, должен быть всегда начеку, Губитель…

– Не называй меня так.

– И это тоже кроется в тебе: сопротивление, неприятие истины. Да, это жестокая правда, но лишь трус отвернётся от неё, спрячет лицо и укроется в утешительной лжи. Такая трусость тебя недостойна.