Сергей Тимофеев - Как Из Да́леча, Дале́ча, Из Чиста́ Поля... [CИ]

Вода, говорят, камень точит. Однако ж, не поддался бы Алешка ни на какие уговоры, да и угрозы ему, что с гуся вода - встрепенулся, да и пошел себе. Только и князь, хоть и властолюбив, ан не без рассудительности. Не стал угрожать, с другого боку зашел. С того, что и самому ему, за землю отчую радеючи, частенько поперек себя поступать приходится. Сколько врагов вокруг, что на нее, матушку, зарятся. Коли не углядишь чего, слабину дашь, в момент раздерут. Мечом не угомонишь каждого, - мечей не хватит, с иным приходится и мир заключать, зубы стиснув. Так что, Алешка, это видимость одна, будто князь поступает, как ему самому хочется. Он, прежде всего, о земле своей печется... И выходит, коли по речам его судить, что Алешка, супротивничая, чуть не самым лютым ворогом, - нет, не князю, землице родимой, - приходится.

Заикнулся было, что есть у него девица на примете, и ежели непременно жениться надобно, то отчего б не на ней?.. Слушать не захотел. Не можно тому быть, чтобы вдовой Настасья осталась. Не дала ей судьба счастья вдоволь, ну так и судьбу одолеть - дело не хитрое. А что любви нет - то не беда. В народе что говорят? Стерпится - слюбится. Иного же мужа, кроме тебя, дать ей некого. Потому, первым богатырем ты возле меня остался...

Трудно пришлось Алешке, ох, как трудно. Никогда прежде так трудно не было. Никак не решался Аленушке своей открыться, терем ее за сто верст стороной обходил, а все равно пришлось. Ничего не стал утаивать, речи княжеские слово в слово повторил. Того даже не утаил, что сердце у него кровью обливается, от одной лишь мысли волю княжескую исполнить. Это ж ведь значит, собственными руками счастье свое в землю закопать. Аленушка, свет мой ясный, ну его совсем, богатырство это! Убежим со мной, куда подальше от Киева. Выстроим себе избушку посреди леса дремучего, в ней и заживем, как хотим. И никто нам не указ. Коли же сунутся... Пусть только попробуют!.. Недаром князь меня первым богатырем определил.

То ли всплакнула Аленушка, то ли посмеялась сквозь слезы. Подумала, должно быть, это сейчас ты так говоришь, а как поживешь малость в глуши, каковы песни петь станешь? Тебе, молодец, выбирать, то ли княжеским словам следовать, то ли сердцу своему. Только вслух того не сказала. Иное молвила. С тебя спрошено, Алешенька, тебе и ответ держать. Коли же меня спросишь, так тебе скажу. Жениться тебе, Алешенька, и вправду надобно, это князь как в воду глядел. У тебя, небось, все гривны, что за службу полагаются, на порты уходят. Почему, на порты? Так ведь сколько ты их стер, на терем-то лазаючи? И в крыше теремной дыр понаделал, во время дождя вода в светлицу проливается... Сказала, да ставенки-то и прикрыла, чего прежде никогда не бывало...

За обиду то Алешке показалось. Не сразу, конечно, а как ночь без сна скоротал. Он, понимаешь, ради нее все бросить готов, хоть сейчас, она же - насмехается. Он ей любовь свою делом доказывает, земле родимой супротивничает, а она... Она, должно быть, и не любит его вовсе. Ей, наверное, то приятно, что первого богатыря захомутала, он из-за нее даже по крышам лазит... В общем, сам не заметил, как речи княжеские повторил, только как бы от самого себя самому себе. Еще и сверху добавил, так, чтоб уж через край... До того обиделся, что едва рассвело, к князю помчался. Мало, согласие свое дал, еще и поторопиться со свадьбой просит.

Это уж потом, как к себе вернулся, понял, что натворил. Как обидой глупой сам себя в раскоряку поставил. Не бежать же теперь к князю, слова свои назад брать. Слово - не воробей, вылетит - не поймаешь. От ума своего великого перед камнем-указателем оказался. Только на камне том - ни черты, ни резы. Гладкий, что лысина. И пути нету, ни вперед, ни вбок, ни даже назад. Сам испек, Алешенька, сам и кушай. На здоровьице.

Повыл бы волком, глядишь, полегчало б, ан и того нельзя. То только и можно, что к пиру свадебному готовиться. К пиру-то князь, вестимо, расстарался. Греческим обычаем устроить желает, чтоб привыкали. Хотел было Алешка заартачиться, а потом рукой махнул. Чего уж, снявши голову, по волосам не плачут. Пусть идет, как идет. С греками этими еще посчитаемся. Не бывало такого, чтоб князь с кем дружбу долго водил. И на этих осерчает. А как осерчает, воеводой на Царьград спрошусь. Я им не щит на врата повешу, я им такое устрою... Размечтался Алешка, что грекам устроит, как только Царьград на щит возьмет, потом спохватился и решил, - сотрет город с лица земли, и полно с него. Нет, негоже так. Пускай лучше разбирают его по бревнышку, и на новое место подаются, куда подальше. Чтоб ни слуху о них, ни духу.

Тешит это он себя мыслями разными, а денек-то, князем назначенный, приближается. Как назло, и врагов никаких к Киеву не ждут. То отбоя нету, как мошкара лезут, отбиваться не успеешь, а то, как назло, все присмирели. Издеваются, не иначе. Ни пожара тебе, ни иной какой напасти, чтоб сказать можно было: "Извини, княже, а только не время сейчас об жене думать. Сам видишь, что творится..." Ничего не творится, кроме пира свадебного.

Перед теремом княжеским столов с лавками понаставили, люд простой угощать. Хмельного наварили - неделю гулять. Для того, наверное, чтоб все видели, какой богатырям княжеским почет и уважение. Народу в Киев набилось, что рыбы в невод. Того не понимают, что чем больше объедят князя, тем больше побор будет. Только кто ж об этом думает? Дармовщина, она сегодня, а что завтра - про то завтра и ведает. Завтра, может, еще какого богатыря оженят. Вон их у князя сколько, и большинство не женатые ходят.

Алешка, пока за стол княжеский провожали, все по сторонам глядел. Самому, что ли, пожар устроить, до того гадко. Надеялся все, вывезет кривая, ан она и вывезла, куда самой захотелось. Подвели, усадили рядом с Настасьей, та тоже, краше в домовину кладут. Ей-то князь чего понаговорил, когда уговаривал?.. Хотя, может, и не уговаривал вовсе. Повелел, и вся недолга. Теперь, без Добрыни, кому за нее вступиться? Мне и вступиться, вдруг решил Алешка. Коль уж так судьба распорядилась, что быть им отныне, хоть и против воли, одной ленточкой связанным...

Пир же, тем временем, своим чередом пируется. Нет никому дела до раздумий Алешкиных, до того, что жених с невестой друг на дружку не смотрят, носы повесили. Знай мечут что под руку попало, да кубками звенят. На том спасибо, что здравицы не возглашают. То ли князь не велел, то ли некогда: пока возглашать будешь, сосед лучший кусок ухватит. Кое-где уже и попихиваться начали, того и гляди задерутся. Гусляры откуда-то взялись... Одному, видать, неймется, к князю направился, дозволения просит, молодых потешить. А князю что? Он об себе радеет. Потешай, коль пришел, только коли худо потешишь, так выпроводить прикажу, век не забудешь. Лучше б сразу и выпроводил, потому как гусляр рад стараться, завел величальную, супротив жениха встав.