Илья Аведин - Злобный леший, выйди вон! [CИ]

Улыбку Горана увидеть из-за бороды было трудно, но его уши предательски поднялись вверх. Обида исчезла.

- Тогда в чем дело, наместник? Что я должен сделать?

- Я хочу, чтобы ты сделал доспех для меня.

- Это не трудно. Из чего делать буду?

- Из коры сталедуба.

Сколько не кашлял Горан, а нужное слово так и не пришло в голову.

- Как думаешь, справишься?

- Справлюсь, но как же ее достать, кору-то? Ни одним лезвием ее не срежешь ведь. Как же мы сможем?

- Я добуду кору, - успокоил Бокучар кузнеца.

- Но она ведь даже под самым жарким огнем не гнется! Батюшки. Сказал, справлюсь, а сам не знаю как.

- Не волнуйся, Горан. Все получится. Хорошенько отдохни, и приходи, как солнце зайдет, к дозорной вышке, что стоит у леса, оттуда мы отправимся в кузницу. Это очень древнее место. Готов спорить, ты такого не видел. Только возьми инструменты.

- Возьму, - ответил Горан и закашлял. Но не от того, что не знал, что добавить. Наоборот, слишком много слов появилось в голове разом. Благо кузнец ценился не за ловкий язык, а за мудрые руки, что могли любой металл, как щенка приручить.

- Только никому. Слышишь? Никому.

- Да, да, конечно. Никому.

- Иди, набирайся сил. Работы будет много.

Горан ушел. Бокучар переоделся в теплую дорожную одежду, попросил приготовить ему пару лошадей и сани. Уже на улице он увидел Остроглаза, который спешно покидал двор.

- Вы куда, любезный? – спросил наместник.

- А, я вас и не приметил. Да вот, хочу пройтись по окрестностям. Пройтись в поле, пока не метет, да и солнце так бодро светит. Но, я вижу, что и вы собираетесь в путь. Значит, уроков не предвидится?

- Да, с уроками придется подождать. Вынужден покинуть деревню ненадолго. Надеюсь, что вернусь через день.

Бокучар помолчал, и добавил.

- Да, постараюсь.

- Тогда не смею больше задерживать. Доброго пути. Мне туда. Прощайте.

- Прощайте.

«Наместник не может быть Лешим. Старик, который на старости решил замолить душу благими делами – это необычно, но все-таки встречается. А вот молодой парень, который ходит с диким медведем, словно с собакой - вот что странно. Да и булавка чуть не лопнула от жара, когда он приблизился. Все говорит о том, что он прячущийся дух. А как он злобно на меня смотрел, - подумал Остроглаз и довольно хмыкнул, почуяв знакомый трепет – азарт охоты. - Не хотел же сразу меня пускать. Догадывается, гад, что я по его душу пришел. Ничего, ничего».

- Вот хорошее место, - сказал он, оказавшись на снежном холме, откуда открывался вид на дорогу, ведущую от деревни к Глухому Бору.

Он проводил взглядом сани Бокучара, пока те не исчезла за еловым рукавом леса.

«Как это блаженный старик, может быть лесным духом? Глупость», - подумал он и занялся тем, что умеет лучше всего.

***

Олег завел медведя как можно дальше в чащу и простился с могучим зверем, потрепав за загривок. Знакомый лес преобразился с приходом зимы, но старые шрамы на могучих стволах никуда не делись. По знакомым тропам Олег пошел к убежищу Теодора Кительсона.

«Если Теодор не идет к Олегу, Олег пойдет к Теодору», - подумал он и ускорил шаг.

Вот показался знакомый холм. Теодор Кительсон стоял у двери и смотрел на выплывающие из чашки узоры пара.

- Тео! – крикнул Олег, как только вышел из-за деревьев.

- Олег, ты чего здесь?

- Один твой лесной друг совершенно потерял счет времени и проснулся раньше весны. Я привел его обратно.

- Что-то мне подсказывает, что это был вовсе не ёж.

- Такой большой, лохматый еж, еще по деревьям лазит.

- Дай-ка я тебя обниму!

- Чай не пролей.

Теодор Кительсон поставил чашку у порога и обнял друга.

- Давненько ты к нам не заходил, Тео. Как там твоя ученица? Начала говорить?

- Нет, все также молчит. Ни слова не говорит. Раньше хоть «красиво» говорила, а теперь то ли красивого вокруг ничего не осталось, то ли не знаю что еще. Но есть все-таки какое-то движение в ее разуме. Только вот плохое оно или хорошее?

- Расскажи.

- Я ведь говорил тебе, что она научилась читать на моем языке? Нет? Тогда говорю теперь. Представь себе, читает. Сидит и пальцем водит по строчкам, да что-то тихонько лепечет. Вот так и сидела всю последнюю неделю, над книгами. Все учебники мои перечитала таким вот манером. Да только как проверить, поняла ли она хоть слово? Пальцем водит, губами лепечет, а говорить-то не говорит, - сказал он и вздохнул. – А недавно, дня два тому назад, она вот что учудила: взяла одну из пустых книг, и как давай в нее что-то старательно выписывать, так что язык наружу вылез, как у ребенка.

- Так она писать научилась?

- А вот и нет! Она видела только тридевятый язык, и язык моего королевства. Но, те символы, что она оставляет, нисколько не похожи на эти языки. Да и трудно сказать, язык ли это вообще. Я не вижу в нем системы.

- А вдруг, - предположил Олег, - этот язык она знала до того, как попала в тот кокон? Она что-нибудь сказал о своем прошлом?

- Она же не говорит, Олег.

- Может знаком каким-нибудь? Кивком головы? Ты же ее спрашивал, правда?

- Само собой. Я столько разных уловок придумал, чтобы вытащить хоть один осмысленный жест, чтобы приоткрыть тайну ее прошлого, но ничего.

- Она внутри?

- Да. С самого утра сидит над книгой. Все рисует и рисует.

- Могу посмотреть?

С тех пор как ученый перебрался обратно в убежище, оно приобрело прежний вид. В каждой стенной выемке горела новая свеча. Теодор Кительсон привез ковер, который расстелил на полу круглой комнаты. Главным новшеством была каменная печь, которую ученый разместил в бывшей складской комнате. Все, что там хранилось раньше, он определил как хлам и растолкал по углам. Теперь самой морозной ночью хижина обогревалась так, что хоть босиком ходи.

- Только веди себя тихо, Олег. Она требует тишины, когда пишет - предупредил его ученый, когда они вошли в круглую комнату.

Девушка сидела спиной к вошедшим, и, склонившись низко над столом, судорожно водила рукой. Ее прежне тонике ноги стали болезненно тощими, почти что прозрачными; плечи опустились и выгнулись вперед; золотые волосы местами покрылись сединой.

- Ты не сказал, что ей так плохо, Тео.

- Я боюсь Олег, - признался ученый, - боюсь, что она умирает.

- Я тебя знаю, Тео. Ты же наверняка осмотрел ее, даже против воли. Что с ней?

- Ничего. Она здорова.

- И при этом умирает?

- Да. И я ничего не могу с этим поделать! - ответил ученый и вышел из убежища.

Ученый хлопнул дверью с такой силой, что стеклянные колбы на приборном столе зазвенели. Златовласка прекратила писать и выпрямилась. Олег замер в ожидании. Девушка обернулась, но посмотрела сквозь него. Перо вновь заскрипело по грубой поверхности книжной страницы.

- Ты же не против, если я посмотрю, что ты там пишешь? – спросил он.