Мария Архангельская - Охотница [СИ]

— Сие прискорбно, — несколько озадаченно произнёс Макс.

— Кстати, — сказала я. — У нас ведь с вами, оказывается, есть ещё один общий знакомый. Вернее, был — Владимир Смирнов.

— М-м, да, помню, был такой. Кажется, он плохо кончил?

— Да, — кивнула я, пристально глядя на него. — Наложил на себя руки.

— Как я и говорил — гордыня наказуема, — Пётр Викторович развёл руками. — Судьба карает неблагодарных.

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказал. Надеюсь, что вы, Евгения Андреевна, не станете забывать своих друзей, особенно тех, кто оказал вам важные услуги.

— Ни в коем случае.

— Я рад. Что ж, приятно было повидаться.

— Уже уходите? — я подняла брови. — Так рано?

— Что вы, я надеюсь дождаться официального завершения, мне нужно сказать хозяину выставки несколько слов. Но вам наверняка тоже нужно разнообразие в компании? Здесь ведь есть наши знакомые?

— Конечно, — Макс сжал мою руку. — Нам тоже очень приятно было с вами увидеться.

Мы учтиво раскланялись. Я проводила Петра Викторовича взглядом, выдернула кисть из хватки Макса и, не смущаясь его присутствием, вынула ай-фон и набрала на нём текстовое сообщение для Жени-второй. Можно было быть уверенной, что уж кто-кто, а Макс мне через плечо заглядывать не станет.

— Что ты к нему привязалась? — недоумевал Макс, когда мы ехали обратно, оставив его машину на стоянке и пересев в мамину.

— Ты же сам сказал — пытаюсь, хоть и запоздало, понять, есть ли какие-нибудь риски в нашем с тобой чудесном превращении.

Макс вздохнул.

— Раньше ты такой недоверчивой не была.

— Раньше со мной ничего подобного и не происходило. Как ты думаешь, к чему были эти слова о гордыне?

— Понятия не имею. Возможно, то, что он рассорился со Смирновым. Если он помог Владимиру Смирнову так же, как нам, у него были все основания считать себя его благодетелем.

— Кстати, — сказала я. — Володя в предсмертной записке написал, что перестал быть актёром. И, судя от отзывам критиков и знавших его, это правда — мастерства он, быть может, и не растерял, а вот талант утратил. И ты сам сказал, что у Гривичева словно душу вынули. Кстати, примерно за тот же промежуток времени, что Володя вкушал заслуженную славу — примерно за пять лет. Ты не думаешь, что вот такой вот искусственно созданный талант со временем… иссякает?

На этот раз Макс молчал дольше.

— Хотел бы я сказать, что у тебя… что твои подозрения беспочвенны, — наконец произнёс он. — Мы ведь даже не знаем, пользовались ли они услугами Петра Викторовича, или нет.

— Но?

— Но, быть может, ты и права. Однако, если это произойдёт, что нам помешает обратиться к Петру Викторовичу вторично?

— Мы даже не знаем, возможно ли это, — пробормотала я, вспоминая переданный мне Женей-второй рассказ Мэл о музыканте.

— А почему нет? Может быть, именно этим и объясняются его слова о гордыне — что ни тот, ни другой не захотели просить его о повторной услуге.

— За которую он, держу пари, дерёт три шкуры.

— Возможно, — сдержанно кивнул Макс и замолчал.

Едва оказавшись дома, я отправила смс-ку Жене второй. Ответный звонок пришёл через полчаса.

— Ну, что тебе не терпится? — недовольно спросила она. — Я бы и сама позвонила.

— Как успехи в сыскном деле?

— Нормальные. Бошняк отправился прямиком на Вятскую. Я там походила по окрестностям, пришлось полазить по заборам — зато теперь знаю всё, что вокруг.

— Отлично. Встретимся — расскажешь?

— Где и когда?

— Когда хочешь, можно прямо завтра. Кстати, я нашла тех родственников Захаровых. Хочу как раз завтра к ним съездить и расспросить.

— Думаешь, они захотят с тобой говорить?

— Думаю, что да. Я представилась корреспондентом сетевого издания, собирающим сведения о случаях незаконной обработки психики. Мать загулявшего парня уже согласилась со мной встретиться.

— А, ну удачи.

Родственники Захаровых, как, впрочем, и они сами, были отнюдь не бедны — ехать пришлось в загородный посёлок, не из самых элитных, но и не из самых захудалых, где у моих корреспондентов был неплохой особняк. Открыла мне ухоженная, но явно усталая женщина средних лет, ещё в телефонном разговоре представившаяся Надеждой Юрьевной. Для придания правдоподобности своему образу я купила диктофон и, когда меня пригласили в гостиную с камином на втором этаже, демонстративно выставила его на стол:

— Не возражаете?

Надежда Юрьевна покачала головой.

— Честно говоря, я уже не верю, что вы сможете что-то сделать для Никиты. Но… такие вещи должны быть наказуемы.

— Пожалуйста, расскажите по порядку, что случилось с вашим сыном. Когда он познакомился с Петром Викторовичем Бошняком?

— Около года назад. Точно не знаю — я далеко не сразу заинтересовалась этим его новым знакомством. Кажется, их свёл какой-то общий приятель.

— И когда вы начали замечать что-то тревожащее в поведении вашего сына?

— Позже, чем следовало бы, — Надежда Юрьевна наморщила лоб. — Вы должны понять, что Никита был… мальчиком увлекающимся, скажем так. Ещё ребёнком он увлёкся фантастикой, взахлёб читал переводные фантастические романы, как раз тогда был издательский бум, если помните… Хотя вы, наверное, слишком молоды. Его отец ворчал, что Никита отрывается от реальности, но я, признаться, не видела ничего плохого в его увлечениях. Лучше фан-клуб, чем дурная компания — так мне тогда казалось. Потом он увлёкся паранормальными явлениями, даже носился с идеей устроить экспедицию в место посадки какой-то там НЛО. Так что, когда он начал рассказывать мне о параллельных мирах…

— Вы не удивились, так?

— Да, ведь в основном Никита был нормальным, хорошим мальчиком. Мало ли у кого какие увлечения… А этот Бошняк… Никита говорил что-то о том, что он нашёл способ проникать в чужие измерения, и это не какая-нибудь метафора или духовная практика, а научный факт. Я смеялась и не верила. Он злился, даже притащил однажды какую-то книгу… Как же она называется… «Книгу потустороннего мира», или как-то так… Правда, пробыла она у нас недолго, и когда я в следующий раз о ней спросила, он отреагировал неожиданно агрессивно, сказал, что никакой такой книги и не было. Я так поняла, что её нельзя было показывать непосвящённым.

Я слушала, сочувственно кивала и иногда задавала уточняющие вопросы. Впрочем, подталкивать Надежду Юрьевну нужды не было, иногда становилось проблемой её притормозить, если она увлекалась в своём рассказе какими-то малозначащими подробностями или начинала предаваться самобичеванию. В целом, картина складывалась такая. Научным фактом было проникновение в иные измерения, или не научным, но чтобы осуществить оный, требовалось совершенствоваться духовно — ну кто бы сомневался. Точнее, умственно — и злосчастный Никита поступил на какой-то там семинар, занявший практически всё его время, благо он нигде не работал. Тренинги, корпение над какими-то конспектами и расчётами — парень мог сутками не появляться дома, а когда он спал, мать с отцом и вовсе не представляли. Тревогу родители забили, когда выяснилось, что для поддержания бодрости парень глотает какие-то таблетки. Сам он отмахивался и говорил, что это лишь временная мера, пока он не закончит подготовку. Мать попробовала записать его к врачу — Никита не явился на приём. Попытка взять его за шкирку и отвести привела лишь к тому, что он пропал на несколько дней.