Мари Бреннан - Естественная история драконов. Мемуары леди Трент. Тропик Змеев [litres с оптимизированной обложкой]

Такой тишины я не слышала еще ни разу с тех пор, как оказалась в Зеленом Аду. Представление заставило замолчать даже природных обитателей болот.

Не успела я перевести дух, как эту тишину нарушил мистер Уикер. Багровый от ярости, он бросился к поднимавшейся с земли Апуэсисо, на чем свет стоит ругаясь по-ширландски, но тут же овладел собой настолько, чтоб перейти на понятный ей язык.

– Что все это значит? Ваши люди уничтожили половину нашего имущества! И напугали Изабеллу! Так-то вы обращаетесь с женщиной, едва оправившейся от болезни?!

– Так мы предостерегаем тех, кто не слушает слов.

Этот голос принадлежал не Апуэсисо. Все еще дрожа, я обернулась и увидела Акиниманби, стоявшую позади. А ведь они с Мекисавой ушли на другую стоянку еще до моей болезни. Когда же она успела вернуться?

Судя по изумлению мистера Уикера и Натали, только что.

– Она, – Акиниманби кивнула на свою бабку, – рассказала о том, что случилось, при помощи барабанов. И мы принесли легамбва бому. Так мы поступаем, если люди не слушают совета окружающих.

Это придало мне достаточно сил, чтобы подняться на ноги.

– Ты хочешь сказать, что я сама навлекла на себя это? Но как? И чему все эти… все эти разрушения должны меня научить?

– Это урок всем нам, – ответила Акиниманби, широким жестом указав вокруг. Оглядевшись, я увидела, что Апуэсисо и ее муж Дабумен тоже не избежали гнева псевдодракона: он сорвал листья с крыши их шалаша, растоптал вешала для вяленья мяса и сломал новое копье, над которым трудился Дабумен. – Мы устроили в мире шум, и теперь этот шум вернулся к нам. Мы все виноваты в том, что дело дошло до этого, – она вновь взглянула на меня. Казалось, тяжесть ее взгляда можно почувствовать кожей. – Ты знаешь, что это за шум, Регуамин. И должна искоренить его, пока он не погубил тебя.

«Шум» по-мулински – не просто неприятный звук. Это слово означало нарушение социальной гармонии. И слова Акиниманби, подобно рыку псевдодракона, «легамбва бому», были обращены ко мне.

Невзирая на изнуренное лихорадкой тело и дух, я ни на секунду не верила в колдовство. Однако мне уже доводилось подчиняться иноземным обычаям ради спокойствия окружающих – не стоило ли поступить так же и сейчас?

Все зависело от того, что это за обычаи. Может, выштранцы и поклонялись Храму, но они, по крайней мере, были сегулистами. А вот что может потребоваться от меня здесь? Об этом оставалось только гадать.

Однако узнать ответ было несложно. Я глубоко вздохнула, изо всех сил постаралась унять дрожь в ослабших коленях и подошла к Акиниманби, чтобы поговорить с ней без посторонних ушей.

– Что мне нужно сделать, чтобы избавиться от этого зла?

– Причина колдовства, – ответила она, – зло, рождающееся в сердцах людей. Оно нарушает равновесие мира и причиняет несчастья всем. Какое бы зло ни обитало в твоем сердце, от него нужно избавиться. Забыть о нем.

Я не смогла сдержать невеселый смешок.

– Так просто? Стоит мне решить забыть обо всех своих тревогах, и все улажено?

Акиниманби покачала головой.

– Может, кто-то обижен на тебя. Твои брат с сестрой, – под этим она имела в виду мистера Уикера и Натали, – или кто-то из тех, кого здесь нет. Подумай, чем и кого ты могла обидеть.

– Но я не могу связаться с теми, кто остался дома, в моей земле.

– Все равно повинись перед ними, – сказала она. – Здесь, на стоянке. Мы ведь это услышим, а значит, услышат и духи.

Ее совет показался мне на удивление сегулистским. Правда, до нового года оставалось еще несколько месяцев, однако Акиниманби побуждала меня покаяться в своих прегрешениях и искупить их. Не знай я, в чем дело, вполне могла бы решить, что до Зеленого Ада добрались шелухим, или обрывки наших верований проникли в сознание мулинцев еще каким-то образом. Однако, на мой взгляд, корень подобных обычаев – в самой человеческой природе. Если бы мы не умели просить прощения и прощать, как бы могло существовать человеческое общество?

Правда, я никогда не была доброй сегулисткой и совершенно не верила в то, что, последовав совету Акиниманби, смогу покончить с чередой невзгод. И со всем безотрадным пессимизмом своего полумертвого состояния сообщила ей об этом.

Ее обыденный ответ явился для меня настоящим откровением.

– Разве это причина молчать?

На это возразить было нечего. Все мои страхи – уступить суевериям, унизиться перед остальными, сорвать коросту с ран, о которых я была бы рада забыть – не могли перевесить правоты Акиниманби. Гнет всего, что оставалось невысказанным хотя бы самой себе, тяготил душу и не давал мне покоя. Не лучше ли было избавиться от этого гнета – пусть даже причина всех моих бед и не в нем?

К тому же – дабы вы не подумали, будто мной двигало исключительно благородство – я полагала, что согласие с планом Акиниманби уничтожит преграду, вставшую на пути моих исследований.

(Конечно, признание в этакой расчетливости меня не украсит, но я вовсе не хочу, чтобы меня сочли одной из Праведных. Движущей силой всей моей жизни всегда оставалась страсть к изучению драконов, и, хоть я и старалась вести дела с окружающими по справедливости, мотивы мои трудно назвать бескорыстными.)

– Хорошо, – сказала я, покорившись судьбе. – Покажи мне, что делать.

О том, что произошло дальше, я хранила молчание долгие годы. Все это было слишком уж личным, и не только для меня, но и для Натали с мистером Уикером, и, если я и готова выставить в этих мемуарах на всеобщее обозрение все свои изъяны, то решать за них просто не имею права. Однако незадолго до смерти мистер Уикер позволил мне поведать людям, что он сказал в тот день, а все, что говорила Натали, в конечном счете получило огласку и без меня. А то, что сказал Фадж Раванго и наши хозяева-мулинцы, согласно их образу мыслей, осталось позади, как только ритуал подошел к концу. Впоследствии они вовсе не возражали против упоминаний об этом, если только эти упоминания не порождали новых раздоров. К тому же нечестный пересказ наших слов противоречил бы самому духу ритуала. Поэтому я изложу все так точно, как только позволит память.

Конечно, на этот случай у мулинцев имелись определенные церемонии. К нам присоединился Мекисава с подростками, изображавшими легамбва бому, и все мы уселись вокруг костра в центре стоянки – а место это непростое: именно здесь мулинцы собираются вместе как братья и сестры – и в буквальном, и в переносном смысле. В огонь бросили определенные листья, от костра повалил благовонный дым, и мы зачерпнули его горстями и омыли им лица и грудь, как охотники, отправляющиеся с сетями в джунгли. Возможно, эти листья обладали легким наркотическим воздействием, но этого я точно сказать не могу. Может статься, охватившее меня тихое, задумчивое настроение было просто следствием сделанного мной выбора.