Мари Бреннан - Естественная история драконов. Мемуары леди Трент. Тропик Змеев [litres с оптимизированной обложкой]

Воздействие всего этого на мое расположение духа оказалось едва ли не хуже самих инцидентов. Если в Выштране я числилась спутницей мужа и секретарем экспедиции, то здесь считалась равноправной партнершей мистера Уикера, однако чувствовала, что в компетентности с ним сравниться не могу. Между нами вновь появился призрак нашей старой вражды – не столько, надо заметить, из-за него, сколько из-за моих собственных сомнений в себе. Я лезла из кожи вон, чтобы доказать свою полезность (что и вело к случаям вроде сломанных пальцев), питала несправедливую неприязнь к мистеру Уикеру (казалось, не подверженному никаким напастям) – одним словом, превратилась в сущую мегеру. Как только моим спутникам удалось совладать с желанием столкнуть меня в болото? Этого мне уже никогда не узнать.

Но самым вредоносным образом все это сказалось на достижении нашей цели. Я вовсе не забыла о драконьих яйцах и, памятуя о скрытности Мекисавы на этот счет, пыталась расспрашивать Акиниманби: гипотеза Натали гласила, что табу может оказаться гендерным, и подобные вопросы у мулинцев считаются делом исключительно женским.

Сама по себе гипотеза была неплоха, но в данном случае не подтвердилась. Конечно, табу могло быть и сезонным, запрещающим говорить о яйцах во время выведения детенышей, но моих знаний было недостаточно для подобного предположения – впрочем, также неверного. Все это раздосадовало меня настолько, что моя настойчивость вышла за рамки вежливости.

Ответа мне это не принесло, но помогло узнать кое-что другое. Акиниманби, отойдя со мной к краю стоянки, обрушилась на меня с бранью и, между прочим, сказала:

– Зачем бы я стала тебе рассказывать? Ты проклята!

К этому времени община сократилась до Акиниманби с мужем, ее деда, бабки и нашей четверки. Для данного времени года это обычно; в более многочисленные группы мулинцы собираются позднее, и мне выпал случай порадоваться этому обыкновению: в результате нашу перебранку видели лишь немногие.

– Что значит «проклята»?

– От этого все твои несчастья, Регуамин, – ответила Акиниманби, указав на мой сломанный палец. – Колдун наложил на тебя злые чары. И все это знают. И никто ничего тебе не расскажет, пока ты не избавишься от них.

Незадолго до последней убыли в общине кое-кто из подростков рассказывал при мне – и довольно громко – сказки о людях, оказавшихся во власти колдовских чар. Но я не поняла, что эти сказки рассказывались ради меня. Ту же мысль высказывала и Бабушка в той деревне, куда мы отвезли заболевшую малярией Натали, и я отнеслась к ней с таким же раздражением, как и теперь.

– Никто на меня никаких чар не накладывал, – заявила я. – Ни злых, ни любых других. Все это – простое невезение. Ну, как по-твоему, кто мог бы это сделать? Твой муж? Или мать? Или кто-то еще, живший здесь с нами?

– Колдуну не надо быть рядом, – возразила она. – Это мог сделать селянин. Или кто-то в твоей земле.

Поразительно удобно! Винить в неудачах тех, кого даже нет рядом, – все равно что сказать, будто во всем виноват господь бог, а будешь его хулить, накличешь новых бед.

– В моей земле никто не умеет колдовать, – сказала я. – Если кто-то и умеет, то это кто-то из твоего народа.

– Колдовать умеют все, – убежденно сказала Акиниманби, подступив ко мне ближе. При моем преимуществе в росте она никак не могла бы взирать на меня сверху вниз, но ощущение было именно таким. – Каждый, когда рассержен или обижен, рождает в сердце колдовство. Может, твой брат здесь, на стоянке, вожделеет тебя, а ты не идешь за него замуж, и потому в его сердце растут злые чары против тебя. Может, у тебя был ребенок, которого не оплакали как подобает, и потому его дух тебя проклял. Кого ты могла обидеть? Кому могла сделать дурное?

Мне тут же вспомнились и натянутые отношения с мистером Уикером, и неодобрение матери, и гнев лорда Денбоу, вызванный исчезновением Натали… Впрочем, если это его сердце порождало злые чары, разве их целью не стала бы его дочь?

Все это был чистый вздор, наподобие легенды о Жагрите Мате. На миг я даже задумалась: уж не повинен ли в моих несчастьях кто-нибудь из мулинцев? Но нет, все это было простым невезением. Так я ей и ответила.

– У всякого невезения есть причина, – мрачно сказала Акиниманби. – Если бы ты, Регуамин, побольше глазела туда, куда следует, то и сама бы все поняла. Пока ты не избавишься от чар, невезение не пройдет.

И, конечно, она не скажет того, что мне нужно узнать.

– Допустим на минуту, что я поверила всему этому… – сказала я, изо всех сил сдерживая нетерпение и досаду. – Как мне избавиться от чар?

Даже гипотетическая возможность моего согласия внушила Акиниманби явное облегчение.

– Найди причину. Вспомни, кого обидела, и помирись с ними. Так и развеешь чары.

Вернуться в Ширландию ради слезливого примирения с матерью я не могла.

– Я подумаю обо всем этом, – сказала я Акиниманби, надеясь, что на том все и кончится.

Но худшее, как водится, было еще впереди.

«Желтый Джек» [8] Карантинный флаг, который поднимали перед входом в порт, если на борту были больные лихорадкой. Получил свое прозвище от британских моряков по аналогии с прозвищем морского флага Британской Империи – «Юнион Джек». Также – жаргонное название самой болезни, желтой лихорадки, принятое среди британских моряков и солдат. – Рев дракона – Аргумент Акиниманби – Ритуал очищения – Натали и мистер Уикер – Моя исповедь

Возможно, вы не забыли той части моего повествования, где я возносила хвалы Натали Оскотт, которой хватило ума не пытаться продолжать работу, заподозрив у себя малярию.

Я оказалась не столь благоразумной.

Оправданием – пусть и плохоньким – мне может послужить лишь ощущение собственной никчемности, немало обостренное сплошной чередой неудач. Сломанные пальцы зажили настолько, что я могла снова быть полезной, и вовсе не хотела ни задерживать нас далее, ни перекладывать свою часть общей ноши на плечи мистера Уикера с Натали. (Нет, слишком уж благородно сказано, эту фразу следует сберечь на будущее. Скажу иначе: мне не хотелось отдавать свой вклад в исследования в чужие руки.)

Поэтому, почувствовав первые приступы головной боли, я попросту отмахнулась от них. Ломоту во всем теле я отнесла на счет продолжительного отсутствия приличной постели, к одеревеневшим мышцам давно привыкла, а если они и ныли больше прежнего, то это ничего не значило. Как и отсутствие аппетита, которое можно было отнести на счет усталости от диеты из мяса гиппопотамов, меда и термитов, вкупе с тоской по привычным домашним удобствам (неважно, что я по ним ничуть не тосковала – даже по любимым блюдам, обычно приносившим мне немалое удовольствие). В глубине души я сознавала опасность всех этих симптомов, но признаться в том, что они означают, хотя бы самой себе была еще не готова.