Джесс Буллингтон - Печальная история братьев Гроссбарт [litres]

Затем где-то внизу возникли деревья, крошечный огород и хижина. Крыса упала в сугроб и ощутила, как разжались, отпуская ее, призрачные пальцы. Николетта содрогнулась, вновь войдя в свое тело: все кости и мышцы ныли после целой ночи, проведенной в колдовском забытьи рядом со спящим крестьянином, пока ее тайная сущность парила над миром, неотягченная плотью и кровью. Встряхнув руками и ногами, ведьма поспешила к двери, чтобы приветствовать гостя, которого только что перенесла через горы.

Она вышла за порог в тот миг, когда снега коснулись первые полоски солнечного света. Встав у двери, Николетта улыбнулась и выудила из своих лохмотьев бутылочку. Крыса метнулась к ведьме, но не успела прыгнуть, ибо та воздела руки и произнесла заговор, от которого тварь попятилась, будто получила увесистый удар, заплясала на задних лапках, всматриваясь в комнату за дверью.

– Не погибнет душа, если не отдана, – прошипела ведьма. – Я тебе не позволю его натянуть, словно перчатку. Я читала о тебе и твоем роде, знаю, что никакая шкура, кроме той, в которой гнездится душа, не укроет тебя, когда отступит тьма. Хоть темно в лесу, а рискнешь ли идти, когда случайный лучик может упасть на твой путь? Или я пойду следом и вытащу тебя из всякой норы, в какую ни забьешься. Не поют птицы, не рычат звери, только снег, ты да я и в доме человек, который ненавидит их так же сильно, как мы с тобой.

Крыса завизжала от ярости, но писк стих, когда заря тронула заснеженные ветви деревьев в лесу позади нее.

– А теперь не мешкай – забирайся сюда!

Николетта протянула бутылочку демону, и тот решился. Крыса перевернулась на спину и забилась в конвульсиях, а из пасти и заднего прохода ее истек мутный туман. Желтый морок собрался у нее на брюшке, когда последний морозный вдох вырвался из крысиных легких. А потом дымок словно впитался в мех, так что и следа на ветру не осталось. Крошечная блоха прыгнула к ведьме, но та ожидала подобного поворота и поймала ее в бутылочку, которую тут же наглухо заткнула восковой пробкой.

На закате проснулся Генрих. Ноги, кишки, внутренности, даже тонкие волосы и те, казалось, ныли от изнеможения. Старуха сидела рядом и что-то напевала про себя. В свете огня в очаге крестьянин только теперь заметил, как раздулись ее живот и груди. Женщина бросила еще одну пригоршню трав в пламя, и всю комнату заполнил зловонный дым.

– С гор они спустятся до конца недели и уже повстречали еще одного твоего врага, – пробормотала Николетта, постукивая по бутылочке, что покачивалась у нее на животе.

Генрих протер глаза:

– У меня нет других врагов.

– Что предложишь? – спросила старуха, и ее сморщенное лицо повернулось к нему. – Что есть у тебя против этих ненавистных братьев?

Месть не знает ни раскаяния, ни веры, поэтому Генрих ответил без колебаний:

– Свое тело отдам им на погибель, как и свою душу.

– Все это потребуется, – самодовольно ухмыльнулась карга. – Согласен ли ты разделить свою плоть с демоном?

– Что?

Генрих попытался вспомнить слова священника, но не смог, в памяти стояло только посеревшее в смерти лицо Бреннена. Его мысли вернулись к настоящему, крестьянин пристально посмотрел на старуху:

– А ты, значит, ведьма?

– И такая, что терпеть не может этих братьев. И демон их ненавидит, в том не сомневайся. Станешь для него сосудом?

Несколько дней назад от одной мысли об этом Генрих бы пришел в ужас, но раз священник не захотел ему помочь или хотя бы простить, теперь эта ведьма предлагает утешение – он прикусил губу. Генрих знал, что демонов и ведьм тоже можно обмануть, но сомневался, что ему хватит смекалки на такой обман. Крестьянин подумал, что не помоги ему старуха, он бы умер прошлой ночью, и она по-прежнему может лишить его жизни, если Генрих ее разочарует. Тогда он никогда не доберется до Гроссбартов, и поражение станет вечным.

– Тебе придется приготовить местечко внутри своего тесного тела, местечко размером как раз с твою бессмертную душу, – проговорила Николетта, а потом, заметив его нерешительность, похлопала Генриха по руке. – Я и сама готова отдать все, что могу, ибо любила своего мужа больше, чем собственную жизнь, а они его у меня отняли так же, как у тебя – твою жену и детей.

– Значит, отдам душу, – решил Генрих, вспоминая, как Герти билась на земле в агонии. А Бог и все его святые угодники в тот день попрятались, как и сегодня. «Если Ему нужна моя душа, пусть Он сейчас и вмешается», – подумал несчастный крестьянин, но ничего не произошло. – Призывай всех демонов, каких можешь, и сообщи, что я отдам им свою душу, если стану погибелью для Гроссбартов.

– В отличие от иных хранителей моей веры, я не владею умением призывать демонов, – с улыбкой ответила Николетта. – Но Судьба благосклонна к нам сегодня, ибо, когда я следила за Гроссбартами, нашла демона, еще не изгнанного в их бесформенное царство, демона, у которого та же цель, что и у нас с тобой.

Блоха отчаянно билась в стенки своей темницы, но Николетта не откупорила бутылочку, а продолжила договариваться с подозрительно покладистым крестьянином.

– Такую плату он хочет получить, но мы еще не обсудили мою.

– Больше, чем душу и тело? – фыркнул Генрих. – У меня больше ничего нет.

– Ничего, кроме отцовской любви к своим убиенным детям.

Глаза Генриха наполнились влагой, и он потянулся за ножом, чтобы отрезать ее гнусный язык.

– Я хочу, чтобы ты вновь стал отцом, Генрих, – прошептала карга, поглаживая свой раздутый живот, который пульсировал в ответ на прикосновение. – Моим деткам понадобится опекун, пока они не подрастут, и проводник, который приведет их к Гроссбартам.

– Нести малышей по зимним дорогам? Я никогда не причиню страданий ребенку, ведьма, даже чтобы погубить этих братьев!

Генрих повидал достаточно ужасов, чтобы чувствовать себя вправе принять без сожалений собственное вечное проклятье, но кишки у него в брюхе сжались от гортанного смеха Николетты.

– Тебе не придется их нести, – хихикала ведьма. – Но когда сам упадешь, они тебя понесут. О да. И охотиться будут для тебя, и все прочее делать, что положено послушным детям.

– В этом я сомневаюсь. Новорожденные ведь только плачут.

– Сомневаешься? Он сомневается! Твои сомнения мы развеем, о, почтенный репораститель, – ухохатывалась Николетта, так что по ее огромному животу ходили волны. – Я вас обоих освобожу, только дай слово!

– Даю, – бросил Генрих, глядя в огонь. – Помоги мне отомстить и забирай все, что у меня есть, все, что эти братья еще не отняли.

Бутылочка свалилась на пол и разбилась, и блоха прыгнула на Генриха. Ее тельце, раздувшееся даже от ослабленного демона, попросту лопнуло, коснувшись плеча крестьянина, и отвратительный золотистый дымок ударил ему в ноздри. Генрих закашлялся, его чуть не стошнило. Все внутри горело, словно раскаленную добела проволоку кто-то просунул через нос ему в глотку. Из ноздрей полился черный гной, а когда обожженные кишки наконец чуть успокоились, Генрих увидел, что Николетта упала со своего кресла, а ее огромный живот колышется.