Джесс Буллингтон - Печальная история братьев Гроссбарт [litres]

– А где Мартин? – спросил Гегель.

– Кардинал валяется на койке и рассказывает что-то стенке, как обычно, – ответил Манфрид, поднимаясь, чтобы нацедить себе еще пива. – Он, похоже, раньше был неортодоксальный, а теперь – невменяемый.

После долгого молчания Гегель откашлялся:

– Что я раньше сказал…

– Уже забыли.

Двойной удар алкоголя и решительного самовнушения убедил Манфрида, что странное желание утопить брата было странным симптомом морской болезни. Меньше всего ему хотелось, чтобы Гегель опять затянул свое.

– Тогда вспоминай и живо. Мне было видение.

– Какое такое видение? – фыркнул Манфрид. – Торба, а в ней гадюка? Я с этим видением знаком собственной персоной. Вот черт, из-за остолопа Рафаэля сам как дурак заговорил.

– Ты меня с крошками не смахивай! – огрызнулся Гегель, а потом добавил уже тише: – Я всегда другой был, ты же меня знаешь, черт, да ты сам мне сказал, что это благословение Девы Марии. Только теперь это не чувство было и не ощущение, а чертово видение. Я его видел!

– Что видел-то? – спросил Манфрид и продолжил, пока Гегель пялился на свои заляпанные блевотиной сапоги. – Что видел, о, великий оракул? Есть что сказать, говори, или не соли мне мозги своими «видениями Девы Марии».

– Не было там Марии, – разозлился Гегель, – а вот ты был. Ты и она. Погружались на самое дно морское. Хуже того, ты туда по собственной воле сиганул, а ее в руках сжимал, будто это мешок с сокровищами.

– Рот закрой, – прошептал Манфрид, но Гегеля было уже не остановить.

– А когда вы очутились там, где солнце не светит, она начала превращаться во что-то… странное. В то, что она есть на самом деле под красивенькой шкуркой, наверное.

– Что значит «превращаться в то, что она есть на самом деле»?

– Ведьмы такое умеют, братец, – процедил сквозь зубы Гегель, пытаясь совладать с вернувшейся тошнотой. – Умеют прятаться, облик менять, выглядеть так, чтобы человек захотел, чтобы не смог отказаться.

Манфрид искренне рассмеялся, и от этого смеха желчь обожгла Гегелю глотку сильнее, чем слова брата:

– Значит, раз мы убили ведьмака в горах, ты вдруг стал авторитетом по таким делам? Может, вместо того чтобы на юга плыть, нам нужно двигать в Прагу: найдешь себе работку в универсалитете, который они там отгрохали, будешь весь мир учить про ведьмовство!

– Слушай, – прохрипел Гегель и вернул желудок из-под горла туда, где ему место. – Слушай.

– Да я слушаю, но ты только долдонишь «слушай-слушай», – улыбнулся Манфрид.

– Нет, не слушаешь! Ты делаешь то же, что обычно, – надо мной потешаешься, а я пытаюсь душу твою спасти – и шкуру заодно.

Гегелю захотелось ударить брата, привязать его к стулу, чтобы его снисходительные глазки увидели видение, обжегшее душу Гегеля.

– Ладно, братец, успокойся уже, чтоб тебя черти взяли. Я слушаю, – вздохнул Манфрид.

– Закрой глаза.

– Чего? – снова расхохотался Манфрид, но смолк, заметив серьезность на лице Гегеля. – Ладно- ладно.

– Теперь представь себе, что ты в Гипте, на большущем старом кладбище, стоишь посреди всех этих королевских курганов и взламываешь дверь в самую здоровую гробницу.

– Это легко. А ты где?

– Заткнись! Представь, что я помер.

– Что? – Манфрид раскрыл глаза. – Не шути с такими вещами.

– Делай, что говорят, ублюдок драный!

– Ладно! Помер ты, братец, помер, как кардинал! А я на самом большом кладбище в Гипте, у самой большой гробницы.

Манфрид закрыл глаза. Воображаемая картина была ему хорошо знакома, поскольку занимала его мысли не меньше часа в любой из дней.

– А теперь подожди, прежде чем ляпнуть что-нибудь, просто подожди. Я скажу, когда ответить на следующую часть. Тут самое важное – придержать язык, если можешь.

Манфрид смолчал, чтобы доказать, что может, хоть ответ и рвался наружу. А Гегель тем временем продолжал:

– Вот ты дверь открыл, а теперь – быстро! – подумай об этом, но не говори, что бы ты там хотел увидеть – здоровую кучу золота или эту женщину, лежащую на полу и улыбающуюся тебе?

Ухмылка Манфрида стухла так быстро, как тело ведьмака из Трусберга, а кровь отлила от лица, но он не открыл глаза. Гегель расслабился, увидев, что серьезность положения дошла до брата. Долгое время оба молчали, наконец Манфрид приоткрыл один глаз, затем другой. Гегелю показалось, будто под веком блеснула слеза, но, может, это было отражение роскошного заката, который они пропустили, сидя в сыром трюме.

– Убьем ведьму! – решительно сказал Манфрид, вскочив на ноги.

– Полегче, господин инквизитор, – проговорил Гегель, встал, чтобы наполнить стакан, и протянуть его бледному брату. – Подумать нужно, как это дело правильно провернуть.

– Просто. Врезать по морде и руки-ноги отрубить. Куски порезать на мелкие части и сжечь. И потом дым не вдохнуть, главное.

– Когда займу кафедру в Праге, замолвлю за тебя словечко.

– Сжигать ведьм надо, это тебе должно быть хорошо известно по личному опыту, да и просто вообще-известно.

– Ежели учесть, что вся эта лодка – куча дров, дело довольно простое, – заметил Гегель. – Можем, правда, сами не морочиться и сразу прыгнуть в море.

– А ты что предлагаешь? Сидеть здесь и ждать, пока ведьмовство из рук вон плохо выйдет?!

– Если ты вроде как признал, что она ведьма, значит, ситуация из рук вон плоха была, а теперь прямо к нам в руки обратно упала. – Гегель указал пальцем наверх. – Вот только сомневаюсь, что благородный Барусс так просто переменит мнение. Подождем, пока он будет внизу, а она – наверху, и просто вышвырнем ее к рыбам.

– Отличная идея, она ведь так воды боится, аж трясется.

– Вот за это я тебя и люблю, пиздюка: ты всегда умеешь найти мелкую дырку в плане, а потом надуваешься, как сраная луна. Значит, отрубим ей голову и сердце вырежем, а потом их припрячем на лодке, до того времени, когда сможем сжечь; остальное отправим за борт.

– Это уже получше, но язык придержи, остальные идут.

Манфрид кивнул в сторону трапа, по которому уже топали чьи-то ноги.

– Точно, братец, раз они даже говорить по-правильному не умеют, не разберут наш говор, которого даже те, кто с детства по-правильному болтает, не разумеют.

На палубе Барусс поднял взгляд на свою суженую, которая по-прежнему сидела на носу корабля, точно буревестник. Капитан попытался вспомнить лицо своей утонувшей жены, Матильды, но не смог, не заметив даже, что при этом прошептал ее имя. Анджелино тактично отошел, чтобы наорать на одного из своих матросов за плохо убранный парус.

Когда солнце зашло, Анджелино спустился в кубрик, за ним последовали его первый помощник Джузеппе и два моряка, Карл и Лючано, шевалье Жан и, наконец, его сторож, Рафаэль. Из всех новоприбывших Рафаэль оказался самым полезным, ибо был молод и силен, а у мессера Жана и Мартина были всего две здоровые руки на двоих.