Джесс Буллингтон - Печальная история братьев Гроссбарт [litres]

– А говорить ты толком не умеешь, да? – покосился на него Манфрид.

– Поистине, моя собственная персона любит язык, которым все нормальные люди говорят, – ответил Рафаэль и ткнул в шевалье Жана заряженным арбалетом, так что рыцарь вздрогнул.

– Святые слова, – согласился Гегель, и братья поднялись на палубу.

Вскарабкавшись по лестнице к ослепительному солнечному прямоугольнику, они припали к палубе, точно звери, которых наконец выпустили из долгого заточения в клетке. Когда глаза приспособились к дневному свету, Гроссбарты зашатались – и не только от качки. Со всех сторон их окружала вода, громадные холмы и долины воды, сверкавшей на солнце. И ни следа какой-нибудь суши. Обоим стало сильно не по себе, и оба присосались к своим бурдюкам, а когда Манфрид чуть расплескал напиток, прилаживая пробку, Гегель с удивлением заметил, что брат набрал себе чистой воды.

Над головами Гроссбартов высились две мачты. Родившиеся в горной деревне братья поняли только, что этот корабль больше любой баржи, какую они видели в жизни, и поэтому, наверное, громадный. Повсюду толпились люди, но работали лишь три матроса, если не считать мрачного Джузеппе и добродушного Анджелино. Теснота судна вынуждала моряков то и дело обходить братьев, которые медленно двигались к корме. Взобравшись по деревянным ступенькам на ют, они обнаружили там Барусса и Анджелино, которые приветствовали братьев.

– Добро, и вам хорошего утречка, – поздоровался Гегель.

– Ага, – кивнул Манфрид, высматривая своего араба.

– Чувствуете? – спросил Барусс и глубоко вздохнул, от чего его грязные бинты взвились, точно флажки. – Душа моря – это душа Бога. Неудивительно, что наши предки ей поклонялись.

В этот момент Манфрид увидел за парусами женщину: та сидела спиной к нему, верхом на носовой фигуре.

– Мне вниз надо, – пробормотал он.

– Постой, Манфрид, – сказал Барусс. – Поскольку почти все мои люди погибли или сбежали, у нас едва хватает матросов, чтобы мы держались верного курса по полдня. А ветры сильнее по ночам. Я надеялся быстрее добраться до конечной цели. С вашей помощью, а также с помощью остальных мы могли бы удвоить скорость.

– Потом, – отмахнулся Манфрид. – Зови меня, когда луна встанет, такой блеск мне по глазам бьет.

– Остальных мы сейчас наверх пошлем, – добавил Гегель и поспешил за братом, чтобы сказать ему по-гроссбартски: – Капитан вроде сильно поправился, как очутился на воде, и говорит мудро, по сути, только какие он выбрал слова – вот что меня удивляет.

– Это как? – буркнул Манфрид, пригибаясь под парусом.

– Черт, сам не знаю, просто не по себе. Вот он сказал «до конечной цели» добраться. По-всякому мог сказать, а сказал «до конечной цели».

– Ну и?

– Это может значить, мол, до конца путешествия.

– Ясно, что может, дурачок.

– Так ведь может значить и то, что нам конец! «Конечная цель». Я бы так не сказал, точно не сказал.

– А ты бы небось изысканно выразился по-французскому или по-латыньскому? Ты ж учитывай, что он хоть и римский парень, но не священный и не имперский, как мы с тобой, так что, видать, просто слов лучше подобрать не может. Но все же понятно сказал – для меня понятно, по крайней мере. Я-то не ною и не хнычу из-за каждого слова!

Братья добрались до трапа, ведущего под палубу. Женщина оказалась прямо перед ними – стояла на носу, обвив руками леер. Манфрид взобрался на бак, повторяя себе, что полез сюда, а не вниз, исключительно для того, чтобы отвязаться от нудного братца. Гегель отлично понял, куда и зачем потянуло Манфрида, и последовал за ним.

– Ты эту торбу из головы выбрось, – тихонько прошептал Гегель, чувствуя истинную причину внезапной ярости брата. – Не принесет оно тебе добра, никакого не принесет. Хочешь на что смотреть, смотри на Деву Марию.

– Ты сам теперь за словами следи, – прорычал Манфрид, обернувшись к Гегелю. – «Оно» ведь на деле «она», как и сама Дева.

– Оно – драное создание, ведьма! – зарычал в ответ Гегель. – У тебя глаз всегда был острее моего, когда это ты его вишневым вареньем замазал?

Манфрид подумал, а не расквасить ли Гегелю толстый нос, чтоб тот сам вишневым вареньем умылся. Но прежде чем он успел поднять руку, более сильный импульс взвился в его голове, как взбешенный угорь. Манфриду вдруг сильно захотелось схватить Гегеля и перебросить через леер в море, но это желание миновало так же быстро, как пришло. Манфрид вдруг почувствовал головокружение, медленно повернулся и поднял глаза.

Она сидела там же, где и прежде, подставляя тело брызгам волн, но теперь женщина смотрела на него. Она поджала нежные губки, ее глаза сверкали, и красавица мягко улыбнулась, а длинные волосы вились по груди и шее.

– Я тебя прикончу, прежде чем его трону! – крикнул ей Манфрид, затем помчался вниз по ступеням, потом по трапу. В его груди пылал огонь.

Гегель остался на юте, раздумывая над выходкой и словами брата, обращенными к женщине. Она ответила на его тяжелый взгляд своим, не менее злобным. Ее алые губы искривились в ехидной ухмылке. Он замахнулся, будто чтобы ударить ее, но женщина и бровью не повела.

– Я за тобой слежу, – прошипел Гегель, – треклятая ведьма.

Спустившись с юта и нащупывая перекладины трапа, Гегель чуть не упал, когда представил себе, как Манфрид валится за борт, сжимая в руках эту женщину. Вообразил, как они опускаются все ниже, уходят в глубину, увидел даже себя самого – искаженное толщей воды лицо, беспомощно глядевшее с палубы корабля. Затем они покинули царство света, и в вечном подводном мраке женщина начала превращаться во что-то иное, ее кожа бугрилась и растягивалась прямо в руках Манфрида.

– Ты в порядке? – спросил снизу Родриго, и Гегеля стошнило прямо на него.

Аль-Гассур, шевалье Жан и Рафаэль дружно хохотали над бедой Родриго, а несчастный юноша дрожал от отвращения, но ждал, пока Гегель спустится с трапа, чтобы выбраться на палубу. Родриго понимал, что нельзя тратить попусту пресную воду, даже в таких неприятных обстоятельствах. Гегель сорвался с последних нескольких перекладин и кое-как добрался до пустого стула, а юноша поднялся наверх.

Манфрид вернулся со своей койки с буханкой хлеба, половиной сырного круга и тремя сосисками. Он молча разломил хлеб и сыр пополам, передав меньшие куски и одну из сосисок Гегелю, прежде чем сел на второй стул. Здесь Гроссбарты впервые вкусили однообразие, свойственное долгим морским путешествиям. Братья отослали щуплого моряка, араба, мессера Жана и Рафаэля наверх, чтоб те помогали с парусами, и вскоре в комнате их сменили два других матроса. Они выпили немного пива и поговорили по-итальянски, затем ушли спать. Солнце село, и братья наконец решились поговорить.