Джесс Буллингтон - Печальная история братьев Гроссбарт [litres]

Волны разбивались прямо под ней, окатывая брызгами черные волосы, которые в лунном свете казались сине-зелеными. Чутье погнало Гегеля вперед, он поднялся по лестнице на бак и различил молочно-белые руки женщины, покоившиеся на темном дереве носовой фигуры, которую она оседлала. Льняная простыня прилипла к телу, ее край касался черной глади, но сквозь ткань Гроссбарт видел, что блестящая белая кожа темнела там, где ее касалась морская вода.

Черные полосы покрывали ее ноги и руки, на коже выступала темная сыпь, исчезавшая сразу, как только вода стекала с нее. Гегель вытянул шею, когда очередная волна разбилась о форштевень, пытаясь разглядеть, какое воздействие брызги окажут на ее лицо. В этот момент он поскользнулся на мокрой палубе и рухнул вперед, но Манфрид ухватил его за бороду и рывком вернул на место, так что Гегель не свалился с носа корабля, а сел на задницу, посадив внушительный синяк на ягодицу.

Женщина повернулась, чтобы взглянуть на них, а улыбка ее губила мужчин и женщин, корабли и царства. Гроссбарты уставились на нее в ответ, даже Гегеля тронула ее нечеловеческая, совершенная красота. Между братьями возник Барусс и возмущенно ткнул в нее пальцем.

– Я же тебе сказал! – ярился капитан. – Отстань от них! Я свое слово сдержал, чего ты еще хочешь?!

Ее губы раздвинулись, и все трое невольно склонились вперед, чтобы услышать, как с них сорвутся первые слова. Показались зубки, затем красавица зевнула и отвернулась обратно к морю. Барусс сделал шаг вперед, Гегель поднялся, а рука Манфрида потянулась к булаве. Последовало долгое молчание, затем Барусс развернулся на каблуках и, громко топая, умчался обратно на корму.

Леоне и Козимо видели произошедшее, но, сообразив, что больше ничего интересного не будет, окликнули Гроссбартов, чтобы те помогли им с парусами. Спускаясь с бака, Гегель лучше понял брата и проклял себя за то, что едва не совершил такую же ошибку. Манфрид поборол желание сразить ее на месте и принялся за работу, прикусив губу так, что борода потемнела.

Внизу все спали, кроме Мартина и Аль-Гассура. Кардинал молился, араб притворялся, будто молится, чтобы напиться еще сильнее. Когда тихая молитва Мартина вдруг сменилась пронзительными завываниями, Аль-Гассур не выдержал и поднялся на палубу. Отвернувшись от мачт, чтобы не поддаться искушению, он направился на нос и сел позади вернувшегося капитана.

Соленая влага глубин смешивалась с той, что потекла у нее из глаз, когда корабль вошел наконец в пригодные воды; женщина поднялась на носовой фигуре. Она не надеялась, что Алексий сумеет вернуть ее в далекий дом, но он смог привезти ее сюда, и за это она уже почти простила ему годы плена. Скучные и тоскливые годы, которые, впрочем, пролетели так быстро, что она едва их заметила. Он знал, что будет дальше, ибо она показала ему, и с радостью был готов заплатить последнюю цену, чтобы закрыть сделку.

С того самого мига, как она увидела лагуну в Венеции, она сдерживала желание вернуться, но море темно и глубоко, и не все его области столь гостеприимны, сколь сладостные воды, где издавна процветал ее народ. Когда-то ей поклонялись как богине, но за минувшие столетия люди стали почитать ее саму и ее сестер за дьяволиц и чудовищ. Эта перемена нимало ее не тревожила, ибо теперь преклонение людей было ей нужно не больше, чем в прежние века. Она хотела лишь вернуть себе свободу, которой пользовалась всегда, если не считать кратких периодов жизни в качестве сухопутной жены для страстных глупцов, желавших быть с ней.

Когда первый слог слетел с ее губ, нежные волны вокруг судна замерцали, а когда голос ее окреп и стал громче, усилилось и сияние, так что пенные отсветы заиграли на ее лице. Сколько бы веков она ни прожила, сколько бы лиг ни проплыла, восторг пения всегда оставался самым изысканным и тонким наслажденьем, доступным лишь во время визитов в сухой мир. Сейчас представилась, наверное, последняя такая возможность за тысячу лет, так что женщина запела еще громче, призывая весь свой мир внимать реквиему по безголосым сухопутным дням.

Очарованный Мерли, не просыпаясь, прыгнул за борт и пришел в себя, лишь когда его накрыла настоящая волна. Тогда великан понял, что для него все моряцкие кошмары обернулись реальностью. В мерцающих водах рядом с ним мелькнула черная тень, и Мерли сразу понял, что это сулит большую беду. Как у всякого утопающего, его тело отреагировало быстрее, чем разум успел его остановить. Он отчаянно рванулся к этой тени, чтобы за что-то ухватиться, но затем увидел, как на ней моргнули оранжевые глаза, а потом заметил десятки таких же созданий вокруг. Его пальцы скользнули по чешуе и плавникам, и Мерли ушел под воду. Странные создания унесли его в невообразимо прекрасные подводные чертоги или попросту сожрали, в этой книге не сказано.

Аль-Гассур проснулся и даже не понял, что засыпал. Утерев соленую влагу с глаз, он увидел, как Барусс опускает якорь. Тот с плеском упал в воду перед кораблем, и трос начал быстро разматываться из бухты. Араб сел и ощутил, как его глаза наполняются слезами, ведь он услышал самое прекрасное пение, какое можно себе представить. А потом с мачты в воду упала тень – бесшумно, как якорь.

Внизу Анджелино, Джузеппе, Лючано, Карл и шевалье Жан метались в кошмарах. Они все тонули, их корабли беспомощно качались на волнах пения, сочившегося сквозь доски палубы. Рафаэль встал, чтобы помочиться, и увидел, что Мартин опустил голову в бочку. Наемник вытащил святошу, но кардинал оттолкнул его и снова погрузил лицо в воду.

На верхушке фок-мачты окаменевший от потрясения Леоне смотрел на конец рея, с которого спрыгнул Козимо. На бизань-мачте Гегель пытался удержать Манфрида от прыжка так, чтобы самому не свалиться. Одну руку он запутал в снастях, другой держал за штаны Манфрида, который пытался вскарабкаться повыше и броситься в море. Затем песню заглушил ужасный скрежет, и весь корабль покосился, так что даже глубоко погруженные в ночные видения моряки очнулись.

В темноте они вскочили с коек, сталкиваясь друг с другом и врезаясь в стены кубрика, поскольку судно резко накренилось. Бочка перевернулась, окатив водой Мартина и Рафаэля, а потом молодой наемник покатился по мокрому полу, пытаясь удержать голову священника над поверхностью лужи и привести его в чувство увесистыми пощечинами. Кардинал начал откашливать воду, и его взгляд наконец сосредоточился на Рафаэле, который отпустил прелата и поспешил следом за матросами, которые уже взбирались наверх по трапу.

Мачты задрожали от второго удара, и внезапно решивший покончить с жизнью Манфрид приложился головой о рей с такой силой, что зубы зашатались. Снасти, за которые уцепился Гегель, отбросили его прочь от мачты и брата, и прежде чем он успел качнуться обратно, увидел, что Манфрид открыл глаза и неуверенно попытался встать на рее. Гегель завопил от бессилия, но вместо того чтобы очертя голову прыгнуть в черноту, Манфрид развернулся и ухватился за качавшегося на снастях брата. Песня лилась, как и прежде, когда братья посмотрели друг на друга. Дырки в улыбке Манфрида сочились кровью.