А Говард - Корона Подземья

Я обшариваю внутренний карман пиджака в поисках билетов. Что-то шуршит у меня под пальцами. Я вытаскиваю и разворачиваю листок бумаги. Это рисунок вроде тех, что мама прятала в книжке. На рисунке – гусеница, которая лежит на грибе и курит кальян.

Дым складывается в слова: «Откусишь с одной стороны – вырастешь, с другой – уменьшишься».

Это цитата из повести Льюиса Кэрролла, когда Алиса жалуется Гусенице, что хотела бы немного подрасти, а та советует ей откусить от гриба, но не объясняет, какая сторона для чего нужна.

Я сминаю листок, раздосадованная очередной загадкой.

– Где билеты? – обращаюсь я в пространство. – Он сказал, что всё необходимое – в пиджаке!

Огромная бабочка-данаида подлетает ко мне и усаживается на плечо. Трепещущее крыло щекочет мою шею. Бабочка шепчет:

– Билет – это твой рост, глупенькая. Ты ни за что не поместишься в поезд, оставшись как есть.

Я смотрю в ее выпуклые глаза.

– Не ешь их, они старые, – предупреждает Джеб.

Я поворачиваюсь к нему. Он что-то жует.

– Джеб!

Я хватаю грибок, который он держит двумя пальцами. Гладкая сторона шляпки откушена, осталась только пятнистая.

– Выплюнь!

Я так тороплюсь, что случайно смахиваю все грибы с его ладони. Они летят наземь.

Джеб глотает и смотрит на меня. Прежде чем я успеваю что-либо сделать, он уменьшается – тает, тает, пока не становится размером с жучка. Сходство еще усиливается крошечным рюкзачком на спине.

Именно этого недостает, чтобы Джеб окончательно пришел в себя. Он сворачивается клубочком и вопит. Хоть он и крошечный, его крик оглушает меня. Я нагибаюсь, чтобы поднять Джеба, но бабочка успевает первой: она хватает его лапками и зависает вне моей досягаемости, на уровне глаз.

– Эй, отдай!

Рюкзак сваливается с плеч Джеба и падает наземь.

Я не решаюсь прихлопнуть бабочку. Если Джеб упадет с такой высоты, то погибнет.

Бабочка грациозно танцует в воздухе и шепчет:

– Из твоего парня цветок гораздо лучше, чем из тебя.

– Что?

– Каждый мудрый цветок знает: тянись к солнцу и прячься от тени.

И она летит к мосту, унося стонущего Джеба.

В панике, я уже собираюсь взвиться в небо на глазах у всей деревни, когда до меня доходит: билет – это наш рост; чтобы сесть в поезд, надо уменьшиться. Вот для чего нужны грибы. Судя по словам бабочки и превращению Джеба, та сторона, которая обращена к солнцу и покрыта веснушками, увеличивает, а гладкая сторона, повернутая в тень, уменьшает.

Я запихиваю оставшиеся грибы в карман джинсов, кроме одного. Раньше я уже уменьшалась, но при помощи бутылочки, на которой было написано «Выпей меня». Моя одежда и остальные предметы, которые прикасались ко мне, тоже уменьшились.

Я откусываю половину шляпки, стараясь не задеть пятнистую сторону. Сначала гриб на вкус сладкий, как бумага, вымоченная в сахарной воде; потом он делается шипучим, и мой язык немеет.

Мышцы сокращаются, кости сужаются, кожа и хрящи натягиваются. Всё стремится вверх, цветы становятся размером с деревья, а деревья превращаются в небоскребы. Вокруг меня сгибаются травы. Я как будто попала в джунгли.

Когда превращение заканчивается, я отгоняю дурноту, надеваю рюкзак на плечо и расправляю крылья – именно так, как мечтала месяцами. Я обхватываю руками плечи и выгибаю спину; мышцы начинают работать без особых усилий. Это кажется совершенно естественным, как катание на скейте.

Волосы бьют по лицу. Вверх, вверх, вверх, сквозь траву и вздымающиеся цветы, к кронам гигантских деревьев. Я касаюсь их ногами. Высота опьяняет. При этом я достаточно маленькая, чтобы в деревне меня не заметили.

Я догоняю бабочку. Джеб стонет и обмякает в ее лапках. Как по команде, мы спускаемся, поймав нисходящий поток воздуха. Я пробираюсь вслед за бабочкой в трещину кирпичного фундамента, на котором стоит мост. Мы пролезаем сквозь щелку и оказываемся на заброшенной площадке, где пассажиры с прибывающих поездов когда-то ждали лифта, чтобы подняться к деревне. Сквозь вентиляционные отверстия доносится приглушенный шум машин и людских голосов. Я зависаю в воздухе рядом с бабочкой, не теряя Джеба из виду.

Туннель освещен движущимися канделябрами, которые вращаются, как миниатюрные колеса обозрения, перемещаясь по выгнутому каменному потолку. Когда они приближаются к нам, я понимаю, что это скопища светлячков, связанных вместе. Каждый их оборот освещает грязные стены, выложенные плиткой, и вылинявшие объявления эпохи пятидесятых. Они огромны по сравнению со мной – большие, как дома.

Поезд, с другой стороны, как раз нужного размера, и становится очевидно, что имел в виду Морфей. Он стоит в темном уголке – ржавый, жестяной, игрушечный – и сам под завязку набит игрушками. Я вижу деревянные кубики, вертушку, фрагменты головоломки, несколько резиновых безделушек. Все они либо забыты, либо брошены детьми, которые десятки лет назад ждали здесь со своими родителями лифт. Над грудой игрушек висит огромная вывеска. Но надпись «Потерянные вещи» вычеркнута, вместо нее написано: «Поезд мысли».

К поезду прицеплены платформы, товарные и пассажирские вагоны. Они идеально соответствуют нашему нынешнему росту. В полумраке я едва могу разглядеть название «Волшебная лента памяти», которое черными буквами выведено на красном паровозе.

Бабочка опускает Джеба рядом с одним из пассажирских вагонов. Я спешу за ней, в процессе вспоминая, как приземлиться. Дверь в вагон открывается. Нечто напоминающее ходячий коврик в черной кондукторской фуражке выходит оттуда и втаскивает Джеба внутрь. Я пашу землю ногами, чтобы затормозить, и роняю рюкзак. Поблагодарить бабочку не удается, потому что она улетает, а я слишком занята: я пытаюсь не упасть.

Коврик-кондуктор начинает запирать дверь.

– Подождите! – кричу я, бегом пускаясь к поезду, и взбираюсь на площадку.

Я стучу кулаком в дверь, и обтрепанное создание отпирает. Оно стоит на пороге, и я не могу заглянуть в вагон.

– Назовите имя и цель поездки, – произносит кондуктор пронзительным трескучим голосом.

Янтарный свет из вагона озаряет его. Я вижу шесть похожих на палочки ножек (две из них служат руками), фасеточные глаза, перекрещенные челюсти, которые щелкают, когда он говорит, овальное брюшко, скрытое под шкурой из мохнатого коврика.

– Шерстяной жук… с ума сойти, – говорю я.

Кондуктор опускает челюсти, как будто хмурится.

– Предпочитаю называться ковровым жучком, мэм. Если я повстречал дерево тумтум, был проглочен и отвергнут у ворот Гдетотам, это еще не дает вам право говорить со мной пренебрежительно. Думаете, вы будете выглядеть лучше, если вас проглотят и выплюнут?

Он фыркает, а может быть, хмыкает – трудно сказать, поскольку двигается всё его лицо.