А Говард - Принц Зазеркалья

Папа мрачнеет; гнев и недоверие искажают его черты. Точно таким же обычно становится лицо Джеба, когда он слышит имя Морфея.

Папа открывает рот, но я вмешиваюсь.

– Прежде чем обрушиться на него, не забывай, что он спас мою жизнь в Стране Чудес. И здесь, в нашем мире, тоже. Более того, он спас Джеба. Морфей – не воплощенное зло, папа. Он…

«Слава и хула, солнечный свет и тень, бег скорпиона и песня соловья. – Слова Первой Сестры кажутся как нельзя более точными. – Дыхание моря и грохот шторма. Разве можно выразить все это на вашем языке?»

Нет. Нельзя.

– Что он за существо, Элли? – спрашивает папа.

– Злое. Опасное. Ему не стоит доверять. Но он предан мне и Стране Чудес. И в этом смысле он мой друг.

Я замолкаю, прежде чем успеваю выболтать остальное: «Он поселился в глубине волшебной половины моего сердца, как бы я ни пыталась воспретить ему вход».

– Как ты можешь так говорить? – спрашивает папа. – После всех бед, которые он навлек на нашу семью…

– Потому что мы не были бы семьей, если бы он не вытащил тебя из Страны Чудес и не держал твое имя в тайне столько лет. Морфей не был обязан это делать.

Папа хмурится сильнее.

– Не уверен, что готов согласиться с твоими доводами…

– Не существует никаких разумных доводов, когда дело касается Морфея. Нужно просто принимать его как есть.

– Ну а я не принимаю. Катастрофа произошла из-за него. Он виноват, что твоя мать и Джеб…

– Ты ошибаешься, – перебиваю я, прежде чем стыд успеет положить конец моим запоздалым признаниям. – Это я виновата, что всё вышло из-под контроля.

– Элли, нет. Я готов признать, что ты некоторым образом приложила руку к обрушению кроличьей норы. Но я знаю, что это была случайность.

– Не совсем… – говорю я, стиснув зубы. – Я выпустила на волю Червонную Королеву, но побоялась встретиться с ней лицом к лицу. Я не вернулась в Страну Чудес, поэтому она пришла в наш мир. Мама, Джеб и Морфей стали жертвами моей трусости.

Праведное негодование на папином лице исчезает. От стука в дверь мы оба подпрыгиваем. Заходит дядя Берни. Он принес воду, как и обещал.

– Я не вовремя? – спрашивает он.

Папа жестом просит брата зайти, и я беру стакан. Вода, холодная и чистая, освежает горло, хотя и не способна успокоить бурю в животе.

Я до сих пор не рассказала папе самое страшное. Как я выпустила силу, о которой почти ничего не знала, и послужила причиной того, что маму уволокли в кроличью нору, которая затем обрушилась.

– Ты не очень хорошо выглядишь, – говорит дядя Берни и касается тыльной стороной ладони моего лба. – Очевидно, побочный эффект грибного чая.

Я не разубеждаю его, хотя мы с папой оба знаем, что дело не только в чае. Я решаю заняться кукольным дневником. Вытащив из разорванной сумки шнурок, я пропускаю его сквозь замочек дневника и надеваю на шею, рядом с ключом, который теперь в три раза больше. Надо будет подогнать их друг к другу, когда настанет время открыть дневник и напустить летучую магию воспоминаний на ничего не подозревающую Червонную Королеву.

– Вам обоим надо поесть, – говорит Берни. – В столовой как раз почти пусто. Девочка будет в безопасности.

Дядя выходит из комнаты, а папа многозначительно смотрит на меня.

– Сначала прими душ. Договорим за ужином.

Столовая такая же карнавально пестрая, как наши комнаты. Там стоит десяток мягких столов и стульев. Пахнет едой. Занят один-единственный стол, и за ним сидят подземцы.

Они не сводят глаз с ямы глубиной в несколько футов, где сражаются четыре рыцаря. Это зрелище напоминает праздничные постановочные турниры в человеческом мире.

Два рыцаря одеты в алые туники и кольчужные плащи, другие двое – в белые. Каждая пара состоит из взрослого мужчины и мальчика восьми-двенадцати лет. Старший рыцарь в белой паре – дядя Берни. Мальчики дерутся, а взрослые наставляют их. Мечи гнутся, из-под ног поднимаются клубы серого пепла, временами почти закрывая бойцов.

– Что, ужин и представление? – шепотом спрашиваю я у папы.

– Это тренировочное оружие… гибкие мечи с затупленными остриями, – говорит папа, с затаенным блеском глаз наблюдая за происходящим в кругу. – Главное – не отвлекаться, поэтому мы заставляем наших мальчиков с ранних лет сражаться перед старшими. Нужно сохранять хладнокровие, даже зная, что на тебя направлено множество глаз, чувствуя запах еды, слыша голоса. Нельзя терять концентрацию.

– А откуда пепел?

– Он покрывает большую часть Гдетотам. Поэтому мы учимся двигаться по нему, не скользя и не замедляясь.

Поцеловав меня в лоб, папа жестом указывает на пустой столик в углу.

– Закажи что-нибудь, а я пока пойду поздороваюсь.

Он шагает по белому каменному полу к своим родственникам. Нашим родственникам.

Когда папа подходит, рыцари откладывают мечи и кинжалы. Он почти не отличим от белой пары – на нем такая же туника и коричневые замшевые брюки.

Я разглядываю собственную красную тунику. Видимо, мне дали мальчишескую, потому что она оказалась впору. А главное, на спине сделаны отверстия, чтобы просунуть крылья. Длинное белье под брюками слабо напоминает кружевные трусики, на которые я надеялась, зато оно мягкое на ощупь. И я по-прежнему в кукольных сапогах. Никакая другая обувь мне не подошла.

Я выгляжу неуместно и беспорядочно – и именно так себя и чувствую. Папины родственники машут мне, ничуть не смутившись при виде узоров на лице и крыльев.

Я машу в ответ, ощущая странную застенчивость.

Все поворачиваются к папе, который надевает кольчужный плащ. Он берет протянутый ему меч и входит в яму вместе с братом. Они кланяются друг другу – а в следующее мгновение принимаются фехтовать. Пепел так и летает вокруг, пока они обмениваются ударами.

Папа явно не в своей тарелке, он движется дергано и неслаженно. Несколько раз он спотыкается, и Бернард опрокидывает его наземь. Но вскоре как будто кто-то щелкает выключателем. Папины атаки делаются естественными и плавными. Его пальцы, запястья, плечи, туловище движутся изящно, как в вальсе. В воздухе звучит лязг клинков. Хорошо, что папа сохранил форму благодаря теннису и пробежкам, иначе он бы живо выдохся.

Откровения и события последних двадцати четырех часов начинают оживать в моей памяти. Я, едва переставляя ноги, иду к пустому столику, на который указал папа, и сажусь. Подземцы, собравшиеся в столовой, по-прежнему не обращают на меня внимания.

Один из них похож на ящерицу. Другой – на мохнатую обезьяну. У ящерицы голова и руки словно парят отдельно от тела. Перед моим внутренним взором проплывает воспоминание Червонной Королевы – Ящерка Билль. Оно кажется далеким и чужим. Тело Билля как будто исчезает, когда его одежда принимает цвет окружающей листвы. Как будто хамелеон – не он сам, а его наряд.