Тереза Тур - Она написала любовь

— Вот… этот? — Бледный король сжал в ладони кулон.

— Именно… Есть что отметить, ваше величество!

Снег. Он вдруг пошел такими огромными хлопьями — ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Прижимая папку с рукописью к себе, Агата шла вперед, и в голове было удивительно пусто. Иногда из снежной завесы выныривали ссутуленные люди, придерживая цилиндры и отряхиваясь на ходу.

Это, наверное, продолжалось бы вечно, но впереди показалась Башня Благих. Высокая, белая, украшенная венками к празднику, она заставила наконец остановиться.

В памяти тут же всплыли детские книжки с картинками: замки, принцессы… Мама всегда говорила, что человек тогда становится взрослым, когда перестает верить в чудеса. «Будешь верить до старости — не постареешь никогда!» Мама… Она так любила этот праздник. Мама. Мамочка, что мне делать?

— О! Ооооо… Ой, ой, ой… Милая барышня, я… Ой-ой-ой!!!!

Агата даже не успела сообразить, что произошло. Мгновение — и она смотрит в небо. Начинаются сумерки. Вокруг Башни, на площади, стали зажигать фонари — красиво… Ах, как красиво! Снег наконец-то стал немного реже. Он падал медленно и величественно, а листы ее рукописи… Что? Не может быть… Как же так? Ее роман!

Она вскрикнула. Невысокий толстенький господин, что поскользнулся и сбил Агату с ног, от неожиданности закричал тоже, и они вместе, не сговариваясь, стали ползать на коленях, собирая листы разлетевшейся во все стороны рукописи.

Наконец они собрали, кажется, все.

— Простите! Ради скорого праздника, простите меня! Госпожа…

— Агата Энтин.

— Агата! Какое красивое имя! Простите меня, но тут очень скользко! Конечно, всему виною вино… Но как не пропустить стаканчик? Я знаю, плохо… Очень, очень плохо! Всеблагие Вестники хмурятся на небесах! Вы знаете, мы — ракви. Мы не пьем. И я не пью! Я просто… просто… боюсь идти домой, понимаете?

Маленький, полный человечек с лысиной и торчащими во все стороны серебристыми волосами посмотрел на нее так печально, что она и думать забыла о недавнем падении. Захотелось помочь. Поддержать.

— А что случилось?

— Катастрофа! Райа не выдержит, понимаете? Моя жена. Моя Райа! Дороже нее у меня никого нет! Она не переживет… Понимаете? У нее нервы!

— Что именно произошло, господин…

— О! Я сбил даму с ног и даже не представился? Как невежливо… Всеблагие… Я Адам. Адам Шруттель. К вашим услугам, вот… Подождите… Вот!

И он протянул ей карточку. Агата сделала несколько шагов в сторону, чтобы свет от фонаря был ближе. Надо же, как стемнело… Уже, наверное, поздно. Сколько часов она бродила по городу?

Вдруг почувствовала, что хочет есть. Болят ноги. А еще… холодно. Как же холодно. Руки дрожали от холода и усталости, свет наконец-то упал на маленький квадратик плотной, глянцевой бумаги с изображением семи звезд в правом верхнем углу: «Адам Шруттель. Владелец частного издательства „Семь Вестников“».

— Вы… издатель? «Семь Вестников». Не слышала о таком.

— Конечно, вы не слышали… Кроме господина фон Бикка тут никто ни о ком не слышал! Я принял решение. Мы закрываемся. Ни одной рукописи за три месяца! Я закупил оборудование, а уж, поверьте мне, Адам Шруттель в этом что-то понимает! А мой друг? Кирри Шлэппс? Вы знаете, кто такой Кирри? Если вы никогда не видели его картин, как объяснить вам, что такое плакать от написанного кистью неба, госпожа Агата! Красивое имя… Знаете, как назвал его «Королевский Вестник» пять лет назад? «Художник, рисующий облака». А кто писал эту статью? Вы знаете? Адам Шруттель ее писал!

— Погодите. Так у вас свое собственное издательство?

— Было, госпожа Агата, было. Ни одной рукописи за три месяца! Мы закрываемся. Райа… Она не переживет!

— А вы не могли бы прочесть мой роман?

— Роман? Вы… Это то, что мы с вами спасали?

— Да.

— Но вы…

— Я писательница. И хочу издаваться под женским псевдонимом. Я только что от Бикка. Он отказал. Я бывшая жена Людвига фон Лингера. Может быть, слышали? Остросюжетные истории агента Церга. Все это время я редактировала его тексты. Фактически писала их.

Она смотрела в маленькие, красные от выпитого вина глазки этого совершенно незнакомого ей человека, не отрываясь, чеканя каждое слово и сжимая кулаки. Неожиданно он взял ее руку и сжал в своих. Стало… тепло. Потом медленно, мягко забрал папку.

— Госпожа Агата, я прочту. Адам Шруттель что-то в этом понимает! Вы только… успокойтесь. Я чувствую, вам сделали больно. Я редко ошибаюсь в таких вещах. Я…

— Адам! Куда ты подевался, к Всеблагим?!

Подъехал кристаллический экипаж, и шумная подвыпившая компания затолкала издателя внутрь.

— Подождите! Адрес!..

— Я прочту! — только и успел крикнуть ракви.

Экипаж уехал. Она успела написать адрес на внутренней стороне папки. Свет кристаллов растаял в темноте, а пальцы все сжимали визитную карточку.

Агата огляделась. Никого. Окна Башни льют желтоватый свет. Чуть слышное пение. Наверное, поют гимны. Семь Вестников — семь гимнов. Она даже когда-то знала слова:

Это седьмой гимн. Последний. Кажется. В Башне было тепло. Свечи горели так ярко, что слепило глаза, а от растаявших на ресницах снежинок и вовсе ничего не было видно. К ней подошла женщина в белой одежде. Она не разглядела ее лица.

— Вы попали в беду? Вам некуда идти? Вы можете поесть и остаться на ночь. Башня примет, если вы действительно нуждаетесь. Предпраздничная неделя, мест не хватает… Может быть, вызвать экипаж? Госпожа, у вас есть дом? Как вас зовут?

— Агата Энтин. У меня есть дом, и есть чем расплатиться. Мне нужен экипаж. Пожалуйста. Понимаете, я просто…

— Вы не обязаны ничего объяснять, госпожа Энтин. Пойдемте, я провожу вас, и да не оставят вас Всеблагие Вестники.

«Что теперь делать? — Канцлер Великого Отторна, доверенное лицо его величества Карла стоял у окна и смотрел на хлопья падающего снега. — Всеблагие? Что?!»

Агата… Вздернутый нос на слишком бледном лице. Забавные, трогательные веснушки. Сурово поджатые губы, кулачки, спрятанные в складках юбки, сжатые до побелевших костяшек. Как она сказала тогда? «Предал. Этого довольно…»

Он оказался не лучше Лингера… И даже уверенность в том, как близко к возлюбленной опасность, сейчас уже не казалось оправданием. Имеет ли он право быть рядом, несмотря ни на что? Нет. Он не посмеет просить прощения. Тревожить ее снова.

— Не нравитесь вы мне, Гиндельберг. Такие встряски бесследно не проходят. Успокоительного? — раздался за спиной голос Фульда.

— Яду.