Алиса Акай - История одного ужина [СИ]

— Вы были постоянным участником этих встреч?

— Я-то? Пожалуй. Собирались раз в месяц у Агафия, может чаще. Холостяки, вы знаете… Сплетни, сигары, выпивали понемногу. В банке скука смертная — или бегаешь в мыле как загнанная лошадь или мухам помершим счет ведешь. А тут какое никакое развлечение. Признаться, ходил я больше для компании. Макелла уж сильно зазывал. «Пойдем, — говорил. — Посидим, откушаем, в картишки перекинемся.» Я отнекивался, не мое, да и привычней мне в траттории столоваться или в гостинице. А он все наседал — «Там Иоганес и Диадох, ты ж их знаешь. Скучные как вареные гуси. Помру один». Участия он большого, Димитрий. Все хотел нас, сослуживцев, сплотить, командой сделать, оттого и выдумывал время от времени всякое — то общественный пикник, то соревнования по речной гребле… Да ведь не мальчишки мы, надоедало быстро. Тогда он решил хотя бы высшие чины сплотить, начал устраивать у Иоганеса такого рода холостяцкие пирушки. Приходишь, жуешь часа три, бутылку вина выпиваешь — и ауфирдарзеен! Скука смертная, признаться. Я человек спокойный, простой. Служба у меня сложная, ошибок не терпящая, так представляете, каково мне было с ними целый вечер высиживать? Опять же — Димитрию не откажешь, да и одного его в том болоте бросать вроде как не по-дружески. Впрочем, Диадох — та еще вошь, а Иоганес, как я уже говорил, парень хороший, просто замкнутый, в себе все. Друзьями мы не были, но приятелями — пожалуй. Он тихий был, даже робкий, многие из него кровь пили — и сослуживцы и даже посетители. Он просил оказать какую-нибудь мелкую услугу, я обычно не отказывал. Пожалуй, почти что другом был. Только вот веселиться с ним не выходило, все-таки другого воспитания человек, других привычек. У меня-то отец расстригой был в соседней фемме, меня и словом не смутишь и вообще я человек нетребовательный. А Иоганес чуть не то — нос воротил. Кажется, из всего Товарищества, только со мной и знался, остальных, даже домой приглашая, лишь терпел. Жаль его, знаете. Живет человек хороший, небо коптит, зла никому не желает. Понятно, если ж центурий или там душегуб какой, а так же мелочь, пустяк сущий… И отравы ему… В нашем кредитном деле отрава, между прочим, первейшее средство. Вы представляете себе банкира, который будет бить другого палицей по темечку? Или из револьвера стрелять? А яд — быстро и тихо. В Константинополе, слышали, две недели назад какие-то молодчики ревизору яду подмешали?.. Что-то он не то у них нашел в бумагах. Ну и яду ему в еду или вино… Только сами дураки, разве можно яд, тем более мощный, зачарованный, где ни попадя брать? Яд — это тебе не крупа кукурузная, на рынке не купишь. Тем более если понятия в этом деле нету… В общем, напоили, упал он, вроде и не дышит, обрадовались, думали уже, куда бы тело остывающее тащить. А он вдруг поднялся, как ни в чем ни бывало, да мало того — волосы огненно-рыжие, чисто лисица, бородища огненная, даже брови — и те рыжие! Не добрый христианин, а сатана какая-то. У одного из травителей сердчишко враз остановилось от ужаса, еще двое вроде до суда сами добежали. Думали, демон за ними из ада явился в облике покойника, за грехи карать… Краска, конечно. Зачарованное средство для волос, этого добра в любой аптеке на солид — десять фунтов… А если лошадиной дозой хлебнуть — понятно что будет…

Михаил говорил спокойно и уверенно, немного улыбаясь. Точно огромный, принявший человеческий образ удав, сыто устроившийся в логове и с интересом наблюдающий за диковинными существами, которые его окружают. На меня он не смотрел, больше на Марка и, судя по тому, как тени ходили по лицу моего коллеги, взгляд этот вблизи обладал еще большей гипнотической силой, чем на расстоянии. Евгеник вел себя дружелюбно, на вопросы отвечал охотно и иногда отпускал целые тирады, прервать которые не было никакой возможности.

— Отношения с другими? Да как сказать вам. Со мной, как уже говорил, водил дружбу или что-то вроде. Я иногда над ним подшучивал беззлобно, да и он иной раз мог отпустить острую шутку. Перед Макеллой благоговел. Знаете, только увидит его — и сразу во фрунт вытягивается, как солдат перед генералом. Только глазами зыркает из почтительности. Макеллу это смущало обычно. Он надеялся, что такие неформальные пирушки помогут в этом деле. Зря надеялся, думаю. С Диадохом ему сложнее всего было. Не видели вы того старикана, настоящий паук. Хитрый, скользкий, все себе на уме. Сильно он Иоганеса не любил. Подковырки всякие, ошибки искал, кляузами Макеллу доставал денно и нощно. Иоганес с ним едва не помер. Думаю, Диадох подсидеть его хотел, он-то сам секретарь, Голова, должность почетная, да только ни власти, ни денег в руках. Подвинь он беднягу Иоганеса — было бы ему привольнее. Что? Отходил ли кто? Да все отходили, помнится. Иоганес вечно на кухню бегал, то то ему проверить надо, то это… Подай Ланселот Макелле и нам что пригоревшее — точно бы повесился на месте. Сам Макелла отходил, да. Куда? Разве знаю… Но отлучался. И Диадох тоже. Лично я выходил чтоб папиросу выкурить. Нет, там есть курительная комната, просто хотелось, знаете, так постоять. Ночь, весна, звезды трепыхаются… Люблю выкурить папироску в одиночестве, да и развеяться хотелось, не весь же вечер в мышеловке этой душной сидеть.

— А стихов не помните? — спросила я без всякой надежды, когда Михаил Евгеник закончил и затянувшаяся пауза ясно давала знать, что разговор практически закончен.

Евгеник не удивился, лишь улыбнулся и вдруг, без всякого предисловия начал декламировать:

Декламировал он не очень качественно, но с чувством, а емкие элегантные жесты больших сильных рук свидетельствовали о том, что делает он это не в первый раз.

— Асклепиад Самосский, — сказал Евгеник, дочитав. — У Макеллы одно из любимых, я запомнил. Читает его, когда в добром настроении духа. Элегический дистих, преданья старины глубокой…

— Вы в ответ прочитали что-то свое?

— Да, было дело. Ответил ему отрывком из «Идиллии» Феокрита. Биться должны современники… Постойте… Ага, вот.