Ольга Михайлова - Оборотни Митрофаньевского погоста

- За честность я тебя и уважаю, Мари, - кивнул Корвин-Коссаковский, - не хочется верить, правильно говоришь.

- Да я не о том...

- А я как раз о том. Не хочется верить в дурное, не хочется верить вообще. Оттого мы и не верим, что - 'не хочется'. - Он неожиданно отвлёкся. - Я, кстати, нигилистов этих нынешних понимаю. Они не хотят верить ни в праведность, ни в совесть, ни в бессмертие души. Так ведь проще, хоть и пошлее. - Арсений болезненно поморщился. - А я вот неделю назад в одном томе прочёл, что сердце - не щепка, и душа человеческая - вещь недешёвая, она дороже всего мира. Все сокровища земли не стоят одной души христианской. Знаешь, я почувствовал, что это верно. Потому что не пошло.

Сестра молча окинула брата взглядом, отметив, как он в последние дни осунулся и побледнел. Последняя фраза Арсения и вовсе заставила её похолодеть, что-то запредельно высокое и неотмирное проступило в ней, что-то тоскливое и потустороннее промелькнуло и в чёрных глазах брата. Марии стало страшно, и она поспешила спросить, что же теперь делать: ей хотелось перевести разговор на вещи осязаемые и понятные.

- Не знаю, - Арсений вздохнул и протянул ей список, - постарайся запомнить эти имена, это те, о ком я ничего не смог узнать. Присматривай за девицами, следи за теми, кто рядом крутится. Кто-то из них там будет, сердцем чую.

Сестра проглядела список и покачала головой.

- И я никого из них не знаю. Но ты думаешь, что эти трое демонов твоих - будут среди них?

Брат кивнул.

- Уверен.

Мария долго молчала, уставившись в пламя камина, но потом, когда Арсений задумался о своём, неожиданно проговорила отчётливым шёпотом:

- Я всегда боялась... мне ведь ещё с детства казалось, что с Анькой беда будет. Она пророчила вздор всякий, влюбилась в этого кутилу, а я знала... знала, что не к добру. Говорила ей, чтобы не выходила за него, чуяло, клянусь тебе, чуяло сердце беду-то неминучую. И эти обе... Чего я себя дурачу? Прав ты. Ведь только увидела их по выходе из пансиона - испугалась. У одной глаза, как у девки шалавной, другая - точно тленом кладбищенским тронутая. Чего лгать-то? Я ведь всё это время боялась чего-то мерзкого... - Она обернулась к Арсению, и он вздрогнул, увидев её остановившиеся остекленевшие глаза, - да только, знай, сколько бы там душа их не стоила, хоть все сокровища мира за них отдай, ничего ты у чёрта не выкупишь, и...

- Да полно тебе, - Арсений резко перебил сестру и сам не заметил, как вскочил. Ему стало не по себе, Мария вещала голосом, испугавшим его не менее скорпиона на невесть откуда взявшихся часах в квартире Перфильевой, - что ты пророчишь-то? Молоды обе, ничего ещё не понимают!

Мария сжала губы и умолкла. По её телу, от плеч до голеней, прошла волна дрожи. Ей стало не по себе. Она и сама уже сожалела о своих словах, Бог весть, как вырвавшихся.

Первая авторская ремарка.

Неприлично вторгаться в размеренное повествование, однако пора бы и нам самим определиться с видением господина Бартенева. Было ли оно всего-навсего болезненным сном человека, сильно перенервничавшего, или имелось в этой фантасмагории нечто и реальное? Точно ли злоумышляли упыри мерзости свои или всё это было ложью? Как в безумном мире ночных фантомов человек, самой плотью своей, как стеной, ограждённый от мира духов, вдруг невесть как проник в мир потусторонних призраков и постиг там вещи ужасные?

Несолидно водить за нос читателя, поэтому ответим прямо: да, всё, что случилось с Порфирием Дормидонтовичем Бартеневым - доподлинной правдой было. Тех же, кто усомнится в замыслах бесовских, - отошлём к трактату преподобного Иоанна Кассиана Римлянина, который прямо пишет: 'Бес есть существо злобное от падения своего, и нет ему извинения в злых его намерениях, ибо замышляет он их по одной своей злой воле, не искушаемый никем, а потому грех его без прощения...'

Если же читателю такой авторитет - не указ, ну, тогда нам и сказать нечего.

А вот объяснить, как Порфирий Бартенев сподобился такого видения - не можем, тайна сия велика есть. Но если среди монахов-подвижников принято никаких видений не принимать, то возразим оным, что Порфирий Дормидонтович монахом вовсе и не был, и сподобился он видений не лестных, душу прельщающих, а видел силу нечистую и пакостную. Так что возможно, миновал Бартенев в тот пятничный октябрьский вечер некий вход в мир призрачный просто ненароком, и сам того не заметил.

Таким образом, умный Арсений Вениаминович Корвин-Коссаковский прав был, конечно. Были призраки, были и наяву они полакомиться сговаривались.

Лидия Черевина, хорошенькая и шаловливая, беспечная к назиданиям и моральным прописям, обладала той счастливой внешностью, которая пленяет даже умудрённые жизнью старческие глаза. Воспитательницы в пансионе покачивали головами: в тринадцать лет её фигура обрела женственные очертания, в танце она была удивительно грациозна, и уже в её пятнадцать лет ходили толки о ветрености девицы. Её сестра была не менее красива, Нину отличал от Лидии более глубокий взгляд светло-голубых глаз и более утончённое сложение. Издалека же сестёр можно было спутать: одинаково белокурые, одного роста, они имели сходную походку, однако одеваться одинаково не любили.

Обе они ненавидели дом тёти, где жили после смерти отца. В квартире, которую снимал Дмитрий Черевин, они были целыми днями предоставлены самим себе, в тётином же доме, несравненно более роскошном, девицы не имели и сотой доли той свободы, что раньше. Их раздражала размеренная жизнь этого семейства со строгим распорядком, неизменным посещением унылой церкви по воскресениям и редкими выездами в свет и в театр на премьеры. Но этого было мало. Им не нравилась и мелочность тётки, выделившей им жалкое приданое и неизменно подчёркивавшей различие их положения и своей дочери: Ирина Палецкая выезжала в своём экипаже, между тем как им нужно было всякий раз просить тётю о карете, да ещё и объяснять, куда и зачем они едут. Но больше всего бесила кузина - чопорная, глупая, некрасивая, ревновавшая их к молодым людям в свете, исполненная зависти и злости. Сестры мечтали о том времени, когда смогут вырваться из-под надзора старой княгини и избавят себя от общества молодой княжны.

Едва они вышли в свет, казалось, совсем скоро им это удастся: они произвели фурор своей внешностью. Несмотря на проповеди тётки, запрещавшей им декольте и драгоценности, и разрешившей украсить волосы только цветами и ниткой жемчуга, они пользовались огромным успехом. Правда, Лидия постоянно путала танцы и однажды даже дала обещание двум кавалерам зараз, за что получила нагоняй от княгини, объяснившей это глупейшим кокетством и язвительно заметившей ей, что поступать столь легкомысленно - значит, ставить свою репутацию на карту. Но что не скажешь от зависти-то? Ведь её собственная дочь успехом отнюдь не пользовалась, пару танцев вовсе даже с матерью у стены простояла. Что ж тут сказать-то?