Ольга Михайлова - Оборотни Митрофаньевского погоста

- Дочурки мои, рекомендую, - пробасил ему князь, - Елизавета и Анастасия, прошу любить и жаловать.

Девицы Любомирские показались Бартеневу не особо привлекательными, хотя - почему, сказать он не смог бы. То ли лица их были излишне округлы, то ли глаза слишком уж не девичьи, Бог его знает, только не понравились они ему и всё тут. Платья их были излишне роскошны, как у замужних, что почему-то тоже не шло им.

Однако долго разглядывать княжон не пришлось: вокруг девиц уже начали увиваться молодые люди, к Черевиным подскочили несколько кавалеров и, так как девушки были в сопровождении дяди, все мужчины, желающие танцевать с дочерью и племянницами Палецкого, представлялись ему. За пятницу Бартенев сумел выучить список Корвин-Коссаковского наизусть и сейчас отдал должное прозорливости друга и его знанию жизни.

Только двое были не из списка - полный молодой человек, назвавшийся Алексеем Ливеном, и кареглазый шатен Петр Старостин, которых в семье давно знали. Первым же к ним подошёл сын хозяйки дома Андрей Нирод, высокий юноша с ладной военной выправкой. Он пригласил на первый танец Ирину Палецкую, ту самую черноволосую с синими глазами.

Молодой князь Всеволод Ратиев оказался угловатым юношей, которого девицы оглядели с небрежением. Он был совсем нехорош собой: невысокий, кучерявый, с неприятными, томно-распутными глазами и заметным шрамом на щеке. Но почти одновременно с ним появился молодой мужчина необычайной красоты и попросил полонез у Лидии Черевиной. Девица в ответ кивнула и записала его имя 'Аристарх Сабуров' в крохотную книжку, прикреплённую к корсажу. Сабуров огляделся, глаза его на миг встретились со взглядом Корвин-Коссаковского, и Арсений Вениаминович ощутил, как его словно околдовало.

Потом князю Палецкому представили Германа Грейга, смуглого молодого брюнета с идеальным пробором и томными глазами. Франт расшаркался перед Ниной Черевиной. Бартенев беспомощно переглянулся с Корвин-Коссаковским. Он не очень-то успел разглядеть молодых щёголей, все они показались ему на одно лицо, разве что Сабуров был куда красивей прочих, и Порфирий Дормидонтович понадеялся, что друг преуспел больше. Но лицо Арсения Вениаминовича сохраняло абсолютно безмятежное выражение, он улыбался знакомым, раскланивался с отцами семейств и неизвестными Бартеневу чиновниками.

Один из таких чиновников подошёл в сопровождении Даниила Энгельгардта, стройного румяного и белокурого молодого модника, и Макса Мещёрского, офицера артиллерии, тоже блондина с шальными глазами, прибывшего на месяц из действующей армии. Молодцы были хороши как на подбор - рослые, широкие в плечах. Они пригласили девиц Любомирских на польку.

Арсений заметил, что Герман Грейг, черты смуглого лица которого несли в себе что-то воровато-цыганское, и Даниил Энгельгардт приветствовали друг друга по-свойски и явно были давно знакомы. Оба они были весьма привлекательны, но пока рядом стоял Аристарх Сабуров, казались не очень заметными и явно проигрывали ему.

Тут в центральных дверях раздался перекрывший говор толпы смех, и в них показался грузный человек лет тридцати, уже лысеющий, с новомодными короткими бачками и изящными усиками. Это был граф Михаил Протасов-Бахметьев, приехавший из Парижа и представленный им хозяйкой. Он тут же затеял с Ниной Черевиной разговор о путешествиях. Однако она слушала вполуха, глядя на ещё одного молодого красавца, который стоял у стены, беседуя с генералом инфантерии, и наконец подошёл к ним. Андрей Нирод представил им Александра Критского, которого всё девицы рассматривали удивлённо и жадно.

Ослепительно красивый, похожий на итальянца со старинной картины, он, на взгляд Бартенева, был излишне слащав, но на такого, конечно, нельзя было не обернуться. Протасов-Бахметьев тут же втесался между Ратиевым и Критским и спросил у красавца, давно ли он из Италии, на что тот ответил, что уже неделю в Петербурге. Ратиев же заметил, что собирается в Рим в январе, на что толстяк завистливо заметил ему, что он счастливчик. Сам Протасов-Бахметьев никого на танец не пригласил, мотивируя это тем, что в чужих краях разъелся и стал слишком неуклюж.

В итоге девицы Черевины и Любомирские оказались приглашёнными на все танцы, два свободных оставалось у Ирины Палецкой. В соседнем зале загремела музыка. Танцы начались вальсом, и молодые люди, ангажируя девиц, исчезли.

- Господи, ты хоть что-то заметил? - прошептал Бартенев, наклонившись к уху Корвин-Коссаковского, - у меня в глазах рябит, они все одинаковые.

- Не все, Порфирий, не все, - глаза Арсения показались Бартеневу сумрачными и больными. - Я, признаться, рассчитывал хотя бы нескольких сразу отсеять, но, увы... Могу только предположить, что Всеволод Ратиев едва ли из твоих оборотней будет. Да и толстяк Протасов-Бахметьев. Те должны иной вид иметь, для девиц манящий. Но остальные, будь все проклято, как на подбор добры молодцы, - зло пробормотал он сквозь зубы.

- Ты всё ещё думаешь, что они здесь? - осторожно спросил Бартенев, косясь на нервно сжатые руки друга в лайковых перчатках.

- Если и сомневался - теперь уверен, - твёрдо кивнул Арсений, - у Макса Мещёрского глаза шалые, Герман Грейг и Даниил Энгельгардт - тоже 'победители петербургские', а Грейг ещё и, по слухам, незаконный сынок великого князя, такие порой избалованы и развращены с детства, Аристарх Сабуров просто принц какой-то, ей-богу, что до Критского... тоже... Аполлон Бельведерский. Девицы на него, как на солнце, смотрели. Тут они.

Бартенев остановил его.

- Постой, я совсем спутался, сказать забыл. Мещёрский этот тут ни при чём, он у нас в Академии учился. Имени я не запомнил, но его самого видел на занятиях. Он толковый, кстати, хоть и шальной, и герой Хивинского похода. А сейчас, наверное, на побывку приехал из армии, мне говорили - он был на Аладжинских высотах, когда корпус Лорис-Меликова отошёл к Александрополю.

Корвин-Коссаковский просветлел и облегчённо улыбнулся.

- Слава тебе, Господи. Хоть одного отсеяли. Ты точно его помнишь?

- Да, я не сразу его узнал, но когда он повернулся и девице поклонился, вспомнил его.

- Прекрасно. Пока танцы - ничего мы поделать не сможем, но за ужином - надо постараться очутиться напротив них. Смотри в оба, внимательно разглядывай каждого. У меня только на тебя и надежда, что узнаешь что-то: жест, слово, взгляд какой...

Бартенев кивнул.

Он заметил, что на самом деле для женщин и девиц бал - подлинное ристалище выдержки. Здесь не полагалось проявлять душевные страдания, разочарование и дурное настроение, но должно приятно улыбаться и непринуждённо поддерживать светский разговор. Неприглашённые дамы сидели по углам с масками вместо лиц, оглядывая злыми глазами кружащихся в танце. Хозяйка дома, графиня Нирод, обходила знакомых кавалеров, тихо прося пригласить особ, вынужденных сидеть в сторонке.