Ольга Михайлова - Оборотни Митрофаньевского погоста

Тут Корвин-Коссаковский заметил у окна свою сестру. Мария Палецкая чисто женским чутьём угадала тревогу брата и тихо подошла к нему.

- Ты нашёл их? - губы Марии Вениаминовны почти не двигались.

- Нет. Но из этой компании лучше никого на порог не пускать. Расскажи о них Нине и Лидии любые гадости, но чтобы думать о них они не смели. Что хочешь, выдумай.

Княгиня смерила его странным взглядом.

- Как? Завтра же все с визитами явятся.

Корвин-Коссаковский вздохнул.

- Да, тут никуда не денешься. Но кроме Андрея Нирода и Всеволода Ратиева, Протасова-Бахметьева и Макса Мещёрского, никого в гости не приглашай. Поди, отличи тут людей от нелюдей, - зло прошептал он.

Мария Палецкая медленно перевела взгляд на Аристарха Сабурова.

- Мне этот Сабуров подозрителен. Он говорил с Лидией в зале. И с Нинкой болтал. Впрочем, навязчивым не показался.

Корвин-Коссаковский тоже это заметил. В присутствии женщин вокруг Сабурова, казалось, сгущался воздух, и пульсировали какие-то непонятные токи гипнотического очарования, взгляд его завораживал и околдовывал, голос, как дудочка гамельнского крысолова, покорял и увлекал в неведомую бездну, но сам он в круговороте этого мистического приворота казался отстранённым монахом, молчаливым отшельником.

- Нет, ты только посмотри! - Корвин-Коссаковский удивлённо обернулся за гневным взглядом сестры, но ничего не увидел. Бал заканчивался, гости расходились. - Ох, святая простота, - бросила княгиня, заметив недоумение брата, - веер, веер! - Княгиня Палецкая была взбешена напоследок замеченным ею непотребным обстоятельством: Лидия Черевина, зажав свой веер в правой руке, прикрывала им ладонь левой, а Нина, стоя неподалёку, тоже играла веером, грациозно открывая и закрывая его.

- Да что случилось-то? - удивлённо поинтересовался Корвин-Коссаковский.

- Ты что, идиот? Молодым не был?

О! Корвин-Коссаковский закусил губу. Действительно, идиот. Он просто забыл, что веер служил не только для свежего дуновения на разгорячённое танцами лицо дамы, но и в качестве языка общения девиц с молодыми людьми. Сам он когда-то знал его, да за давностью лет успел запамятовать всю эту любовную чепуху.

- И что они этим хотели сказать и кому?

- Кому - того я не видела, но там стояли четверо - и этот Сабуров среди них. Одна говорила - 'сохрани эту тайну', другая - 'твои желания будут исполнены'

- О, мой Бог, уследишь тут... - Корвин-Коссаковский вспомнил юность и вздохнул. Да, молодёжь изобретательна и находчива, в извечном стремлении полов друг к другу они, конечно же, легко одурачат умную, но неповоротливую зрелость, которой даже в голову не придёт обратить внимание на взмах веера или перчаток. Ох, быть беде... - А где Ирина?

- В отличие от тебя, братец, мой муж не забыл молодости, - ядовито прошипела Мария, - вон они стоят у входа.

Точно, у арки, ведущей к выходу, стояли князь Палецкий и его дочь Ирина. В руке князя был зажат веер дочери, рядом стоял Андрей Нирод и Петр Старостин. Все, похоже, прощались, князь любезно кивал молодым людям, что-то объясняя, его дочь скромно молчала, опустив глаза в пол.

Корвин-Коссаковский тяжело вздохнул, сестра же прошептала.

- Мне кажется, это Сабуров. Я, кстати, как его увидела... Тебе-то я поверила, да не совсем, а тут сердце заныло. Красавец писаный, как с картинки, и не живой какой-то... Точно упырь.

- Графиня Нирод сказала, что в Париже его негодяем называли. А вот, что упырь он - то не доказано, - механически поправил Корвин-Коссаковский.

Но на самом деле Критский и Сабуров, что скрывать, сразу привлекли его внимание - именно красотой. Слишком красивы были огромные и страстные глаза Критского, слишком чиста матовая кожа Сабурова, слишком уж хорошо они танцевали. Сейчас Критский стоял у окна и смотрел в ночь, сжимая в руках пару лайковых перчаток, казался задумчивым и немного печальным. Но с дамами не кокетничал, а тихо говорил Протасову-Бахметьеву о какой-то картине:

- Мне кажется, это не подлинник, Михаил. По картине можно нарисовать портрет живописца. Беллини написал множество мадонн, простых, не печальных и не улыбающихся, погруженных в ровную задумчивость. Это созерцательные и тихие души - и не таков ли был сам художник? Никто другой так не соединяет помыслы зрителя на сосредоточенности созерцания. Это созерцание бесстрастно и бесцельно. Или, вернее, цель его неизвестна, и оно само становится высочайшей целью искусства. Но это полотно... оно суетно, Михаил. Это не Беллини.

Корвин-Коссаковский вспомнил, что Критский протанцевал с девицами только по разу, потом уединился в курительной, вышел к ужину, но не пытался занять место рядом с Черевиными, напротив - сел рядом с Протасовым-Бахметьевым, сам ни с кем не разговаривал, смеялся мало, на девиц и глаз-то особо не поднимал. Сабуров был куда разговорчивее, но тоже не лез на рожон.

Но толку-то? Чем меньше эти красавцы старались привлечь к себе внимание, чем скромнее держались - тем с большим восхищением поглядывали на них девицы, к концу вечера уже буквально не спускавшие с обоих глаз. Корвин-Коссаковский слышал, как восторженно они перешёптывались, обсуждая их манеры и лица. Бог весть откуда узнанные Лизой Любомирской сведения о богатстве молодых людей и вовсе вскружили им головы.

Арсений слышал эти перешёптывания и тяжело вздыхал. Он понял, что теперь не миновать разговора с племянницами. Логика диктовала только одно: рассказать всё девушкам, предостеречь их от дурных знакомств. В принципе, до этого он действовал, как обычный полицейский: просто шёл по следам, которые находил, выискивал улики, проверял и сопоставлял показания. И они привели его к уверенности в том, что он и без того прекрасно понимал: видение Бартенева не было ни сном, ни галлюцинацией.

Но, увы. Племянниц Корвин-Коссаковский знал не хуже сестрицы: не очень умные, неосторожные, склонные к поступкам шальным и опрометчивым, они не прислушаются к его словам. Они просто не поверят ему. Ведь правда иногда бывает неправдоподобней любой лжи: ведь даже Мария усомнилась в его словах. Стало быть, нужно придумать нечто такое, что заставит девиц самих шарахаться от этих кавалеров. Но что придумать, а главное-то, от кого шарахаться?

Тут его мысли были прерваны: подошёл Бартенев, которого Корвин-Коссаковский обещал отвести к нему на Английский проспект. Арсений проводил сестру с девицами и зятя, с которым попрощался на три недели, ибо тот собирался на следующий день в инспекционную поездку в Москву, распрощался и с хозяйкой бала, и они вдвоём с Порфирием, погрузившись в экипаж, поехали по ночным улицам.

Некоторое время оба молчали, но потом Бартенев заговорил.

- Что ты собираешься делать?

- Я? Завтра приеду к сестре - попытаюсь поговорить с Ниной и Лидией.