Андрей Франц - Путь на Хризокерас

— Мессиры, — обернулся граф Мендиш к окружающим его сеньорам, — предлагаю немедленно собрать совет для принятия мер по усилению охраны лагеря. Одобрительно загудев, высокородное сообщество во главе с графом спешно покинуло место заключения. Лишь узник, давно уже связавший ужасное убийство с ночным визитом "индийского колдуна", оставался на месте.

— Ну, а вы чего стоите? — обернулся к нему орденский костелян, слегка приотставший от остальной группы благородных сеньоров. В отсутствие великого магистра и маршала несчастный костелян, совершенно внезапно для себя, оказался главным начальником среди тамплиеров. Что его совершенно точно не радовало. — Маршал, посадивший вас под замок, мертв. Подтверждать его приказ о содержании вас под стражей некому. Так что… — костелян махнул рукой и отправился догонять уже основательно отдалившихся вождей похода.

Нерешительно переглянувшись, вслед потянулись и стражники. А за ними пошагал к своему шатру и сам бывший узник. Мысли крутились в его голове, как бетон в бетономешалке — тупо, безостановочно, по кругу и без видимого эффекта. И лишь одна выделялась на фоне других своей четкостью, ясностью и очевидностью: "Ночная встреча была не последней. Мессир Серджио вернется в самое ближайшее время"

А мессир Серджио и впрямь не сидел без дела. Именно в этот момент он настойчиво расталкивал господина Гольдберга, самым циничным образом выдирая того из объятий Морфея.

Ночное убийство, совершенное в лагере тамплиеров, ничуть не тяготило душу господина Дрона. Во-первых, это был уже не первый труп на личном кладбище почтенного олигарха. А во-вторых… н-да, с этим "во-вторых" все было непросто. Трупы конкурентов на пути к власти — дело насквозь понятное. Без такого малоприятного украшения мало кому удавалось подняться снизу на самый верх. Это господин Дрон понимал и, в общем, не собирался протестовать против такого порядка вещей. Но вот убийства мирняка — тех, кто не при делах, кто во всех этих терках никаким боком не участвует..!

Нет, от подобного его всегда чуть ли не желчью рвало. Даже тогда, когда был он просто одним из бригадиров "заводских". И когда разборки со стрельбой шли чуть ли не через день.

Что правда — то правда, в бытность свою Капитаном, ему приходилось знаться с теми, для кого любое убийство в радость. Приходилось… И ненавидел он их черной, лютой ненавистью. Так что, ничто не ворохнулось в его душе, когда длинный, узкий кинжал прошел между ребер Адама Бриона, пробил сердце и, проломив лопатку, вонзился в доски походной лежанки. Абсолютно ничего! Покачал клинок, помогая себе второй рукой, вынул из раны и исчез. Ладно, проехали. Сделал дело — гуляй смело. А сейчас нужно будить Доцента.

Господин Гольдберг, разумеется, пытался сопротивляться. Однако все его поползновения остаться и дальше в постели жестко пресекались. Он был нужен господину Дрону, причем нужен срочно! Поэтому подъ-е-е-е-м! Последней соломинкой сломавшей сопротивление несчастного историка, стал ковшик воды, с садистской жестокостью пролитый ему на голову с высоты около метра.

Когда почтенный служитель Клио, отплевываясь и отфыркиваясь от забившейся в рот и в нос воды, вскочил с лежанки и уже набрал в грудь воздух, дабы возопить: "Какого х@я…?!", почтенный депутат был полностью готов к беседе. Развернутые плечи, исполненная скрытого достоинства осанка, наконец, твердый, зрящий в самое сердце взгляд — все говорило о том, что этот мучитель, истязатель и душегуб полностью уверен в своей правоте. Равно как и в справедливости только что проведенной экзекуции.

— Тоннели! — не терпящим возражения голосом потребовал он, заранее отметая прочь все дефиниции и атрибуции, что были уже готовы сорваться с языка историка.

— Какие еще, в жопу, тоннели?! — возопил-таки господин Гольдберг, но продолжение практически полностью готовой и, совершенно точно, блестящей речи было безжалостно прихлопнуто тяжкой, как гранит, депутатской репликой:

— Любые. Тоннели, штольни, подземные ходы… Под этим долбаным Иерусалимом их должно быть, как грязи. Мне нужен подземный ход под крепостную стену. Не может быть, чтобы ничего не было. Ты должен знать.

— Я? — поразился господин Гольдберг. — Я должен? Может быть, меня зовут Рэмблер? А по отчеству Яндексович? И фамилия моя Гугл? А не поискать ли тебе тоннелей там, где спина теряет свои благородные очертания? Нет, вы только посмотрите на этого поца…

Господин Дрон сделал шаг вперед, и господину Гольдбергу показалось, что его сейчас будут бить. Неизвестно почему, но в сознании любого приличного еврея эта мысль если и возникает, то всегда в одной и той же форме. "Он", которого будут бить, всегда один. А "их", которые вот-вот займутся этим крайне аморальным занятием, всегда много. И тогда в сердце даже самого храброго и воинственного в других случаях еврея поселяется тоскливая безнадега. Прямо магия какая-то наваливается в этом случае на честного иудея. Организм цепенеет, и ничто уже не может заставить его подняться на отпор врагу.

Нечто подобное произошло теперь и с господином Гольдбергом. Его сердце, рост и речевой аппарат вдруг одновременно сжались, плечи ссутулились, и лишь укоризненный взгляд упрямо упирался снизу вверх, прямо в глаза нависшему над ним отъявленному погромщику, черносотенцу и антисемиту. Однако ничего такого неприятно антисемитского не случилось. А вовсе даже наоборот. Клацающие интонации в голосе господина Дрона вдруг заменились на просительные и — вы не поверите — даже жалобные.

— Ну, ты пойми, Доцент, подземный ход — во, как нужен! Без него парню хана.

— Какому парню и зачем нужен? — почтенный историк, сообразив, что репрессии отменяются, вновь обрел присущую ему собранность и привычную толику развязности.

— А что, я разве не сказал? Да Жоффруа де Корнелю! Тут ведь вот какая ерунда получается…

Пересказ всех сведений, полученных почтенным депутатом сегодняшней ночью, даже в жестко архивированном формате занял не менее четверти часа. Все это время господин Гольдберг сидел молча, не перебивал собеседника глупыми вопросами — что само по себе уже настораживало — короче, всячески демонстрировал чинность и где-то даже степенность. Лишь иногда взгляд его поднимался от земли, и тогда можно было заметить в нем изрядное удивление. Наконец, последняя точка над повестью о том, почему Иерусалим нужно брать малой кровью, и почему именно подземный ход подойдет для этого лучше всего, была поставлена. Господин Дрон выдохнул и устало облокотился на прохладный камень подвальной стены.

— Слушай, — задумчиво произнес господин Гольдберг, упорно избегая смотреть на собеседника, — я все понимаю: Жоффруа де Корнель — мальчик грамотный, интересный, где-то даже симпатичный. Но это же не причина, чтобы вот так вот все бросить и кинуться решать его проблемы? Мне как-то раньше казалось, что у тебя это…с ориентацией вроде все в порядке было…