Марк Лоуренс - Ключ Лжеца

Первые три раза, как мы проезжали мимо людей на дороге, я немедленно начинал дёргаться и пытался закричать. Путешественники с отвращением смотрели на меня и насмешливо кричали, проезжая мимо, а от славян отворачивались, как только те уезжали из их поля зрения. В четвёртый раз я добился того, что кучер телеги бросил в меня камень, а самый крупный из славян так сильно ударил меня по почкам, что утром я наверняка буду пи́сать кровью. После этого я сдался. В маске лжеца опознать меня было почти невозможно, даже если бы здесь проходили наши домашние слуги. Более того, маска показывала, что я враг Красной Марки, ложь которого является ядом. Большинство решило бы, что меня везут на суд, на котором призна́ют виновным и вырвут мне язык – или, если судья попадётся снисходительный, разрежут до основания.

Мы встали лагерем на поле у дороги, достаточно далеко, чтобы нас не было видно. До этого мы неуклонно двигались к Вермильону, и облегчение, которое я испытал с отъездом Джона Резчика, снова быстро исчезло, как только расстояние между нами опять стало сокращаться. Я понятия не имел, как мне сбежать, да ещё сводило с ума то, что я еду верхом по своему королевству мимо дюжин верных подданных, неузнанный, и без возможности попросить о помощи.

Сидя в кругу примятой кукурузы и окружённые со всех сторон высоким зелёным множеством нетронутых посевов, мы были отлично скрыты. Даже лошадей не было видно – они наклонили головы и хрустели почти созревшими початками. Один из братьев-славян вбил в землю деревянный шест и прикрепил к нему мою маску на приделанную к шесту цепочку. Покончив с этим, братья разделили холодную еду и принялись есть: чёрный хлеб, бочонок сероватого масла и кусок тёмно-красной колбасы с белыми пятнами жира и хрящей. Они поглощали еду в тишине, если не считать постоянного чавканья и редких неразборчивых фраз, с которыми они обменивались пищей. Никто из них не обращал на меня ни малейшего внимания. Я пытался разработать план побега, стараясь не думать о том, как сильно хочу пи́сать. Ни то ни другое мне не удалось, и стало казаться, что единственный способ сообщить ублюдкам о моей нужде – это обмочиться.

Оказывается, и обмочиться тоже довольно сложно, поскольку это противоречит множеству ключевых инстинктов. Но тем не менее, если времени достаточно, то всё получится. Я даже чуть не обгадился, когда один из славян поднялся и вытащил из кармана необычный металлический крюк. Он без предупреждения схватил меня одной рукой за затылок, а другой просунул крюк мимо кляпа, поймав меня, словно рыбу, за уголок рта. Потом, просто держа крюк – отчего я не мог сопротивляться, – он вытащил воронку и насадил её на конец крюка – который оказался полой трубкой.

– Вода.

Он дотянулся до бурдюка с водой, и начал наполнять воронку. С этого момента и до тех пор, как он остановился, меня полностью занимала задача не задохнуться до смерти. Этот инцидент прояснил две вещи: во-первых, что ключа от маски у них нет, а во-вторых, если меня когда-нибудь и покормят, то это будет после того, как мы доберёмся до Вермильона.

"Водопой" решил и другую мою проблему – пока я задыхался, мочевой пузырь утратил всю свою стыдливость. Сначала эффектом было довольно приятное тепло, быстро сменившееся куда менее приятным ощущением холодных мокрых штанов.

Солнце село, и хотя я вообразил шёпот Аслауг среди сухого шелеста кукурузы, но слов разобрать не мог, и помощи она не предлагала. На самом деле её шёпот звучал почти как смех.

Два брата расположились спать, оставив третьего наблюдать за мной. В конце концов я лёг на постель из примятых стеблей кукурузы и попытался уснуть. Мой палец – или то, что в моём воображении от него осталось – пульсировал от боли. Я не мог вытянуть руки вперёд, и потому не мог найти положение, в котором они бы не болели. Маска причиняла страдание, да ещё в темноте повылезали жуки и принялись исследовать каждый дюйм моего тела. Но всё равно в какой-то момент я вырубился, и десять секунд спустя – во всяком случае, так показалось – мои пленители уже трясли меня, а небо над нами понемногу серело.

Я посмотрел, как они завтракают, ещё раз подавился водой, и меня снова взгромоздили на спину Но́ра. Мы возобновили наше путешествие в сторону Вермильона. Лошади, мерно цокая копытами, несли нас мимо обычного потока фургонов, гонцов, экипажей, снаряжённых в длительные путешествия, и крестьян, которые ехали намного ближе на заваленных телегах, или вели за собой перегруженных мулов. Дорога поднималась среди каменистых гребней холмов, которых я не помнил по путешествию из города, и фермерские земли сменялись сухими лесами пробковых дубов, буков и хвойных деревьев. Солнце, снова начавшее пали́ть ещё сильнее прежнего, выжгло утреннюю дымку, подняв вонь от навозных куч, усеивавших плиты Аппанской дороги, и я неожиданно затосковал по прохладным чистым ветрам норсхеймской весны. Я покачивался в седле, потел, мучился от жажды и страдал, размышляя о том, сколько мух слетелось на ноющие останки моего пальца, и сколько яиц они уже отложили в блестящую рану.

– Это он! – Мужской голос, резкий и триумфальный. – Или, по крайней мере, это его лошадь. Точно говорю! Взгляните на пятно.

Я разлепил глаза и попытался сфокусироваться. Четыре человека на лошадях перегородили нам дорогу.

– Это не может быть он. – Пренебрежительно проговорил другой. – Принц Красной Марки не стал бы…

– Бонарти, проверь. – Сказал мужчина на самой крупной – просто чудовищной – лошади.

Последний из них направил ко мне своего коня. Братья-славяне напряглись, но не двинулись, чтобы предотвратить его приближение.

– Лошадь точно его. – Сказал первый, словно призывая кого-нибудь с ним поспорить.

Меня затопило облегчение. Если бы не кляп, я закричал бы от радости. Вся боль мгновенно испарилась. Бабушка, Мартус… кто-то… узнал о намерениях Мэреса и выслал спасательный отряд. Спасательный отряд, включающий человека, который заметил особые отметины Но́ра – то зазубренное белое пятно на бархатно-чёрном носу. Эта отличительная особенность и заставила меня его купить – я хотел хорошо выглядеть, возвращаясь в родной город, и, хотя такой знаток лошадей, как я, не должен соблазняться на такую мишуру, я всё же соблазнился. И, наверное, именно эта отметина навела на меня людей Мэреса. Если бы я только выбрал простую серую клячу и надел капюшон, то сейчас уже пересекал бы границу Флоренции, а не ехал бы к Вермильону по уши в дерьме.

Тощий человек, подъехавший ко мне, наклонился ближе и уставился на меня, прищурив глаза, под одним из которых виднелось красное пятно. Бонарти По! В последний раз я видел его в "Лозах Рота" прямо перед тем, как появился Мэрес и испортил вечер. Да, Бонарти был скользким типом с заострённым лицом, которое так и просило оплеухи, но в тот миг я был рад как никогда, что вижу хоть кого-то знакомого. Я даже ничуть не жалел о всём том красном ронском, которое он вылакал тем вечером за мой счёт.