Дмитрий Гарин - Враг престола

Они бессильно разрывались меж двумя мирами, неспособные ни вернуться домой, ни обрести вожделенное забвение.

Их жертва. Их награда. Их проклятие.

Эдуарду стало страшно. Когда–то они были людьми, но это было давно, много веков назад. В кого превратились они теперь? Что будет, если они вернутся? В памяти всплыли видения смерти и разрушения. Образ бессмертного легиона, вновь шагающего по земле людей. Без усталости. Без страха. Без жалости.

— Вам не нужно вмешиваться, — сказал Эдуард, в голосе которого послышалась мольба. — Я соберу людей. Это наша ошибка, наша вина, и нам исправлять её.

Страж повернул к нему голову. В недрах шлема пылали два призрачных огонька, озаряющие пустые глазницы иссохшего черепа.

— Ты… не понимаешь, — сказал мёртвый легионер и поднял руку, указывая куда–то вдаль. — Но ты поймёшь.

Проследив за указующим перстом, Эдуард вновь увидел ту самую кроваво–красную звезду, пылающую над горизонтом. Он вдруг понял, что огонь её жив, что звездой владеет чужеродная, страшная воля. Эдуард смотрел и чувствовал, как его тоже пристально изучают — с холодным и хищным интересом. Кто–то незнакомый. Далёкий. Древний. Злой.

— Время… на исходе.

Когда глаза Эдуарда открылись, он содрогнулся всем телом. Так бывало всякий раз, когда тревожные сны овладевали им во мраке ночи.

Рядом, в складках одеяла что–то пошевелилось. Он был не один. Образы жутких видений были ещё слишком сильны в памяти.

Эдуард хотел вскрикнуть. Тело напряглось, готовое вскочить и схватиться за оружие. На покрытую жёсткой щетиной щёку легла тёплая, нежная рука, усмиряющая его беспокойство одним лёгким прикосновением.

— Тебе приснился дурной сон, мой единственный.

Трепетное нагое тело Гайде прильнуло к нему в ночи, словно отгоняя страхи и тревоги. Счастье и лёгкость наполняли сердце юноши, и всё–таки его решимость таяла, словно воск свечи, растопленный ярким пламенем её нежности.

Хотел бы Эдуард, чтобы она была права. Чтобы это был всего лишь ночной кошмар. Но с тех пор как он посетил пустынное святилище, его видения стали куда чётче. Духи говорили с ним. Просили. Пытались о чём–то предупредить.

Он поднялся на ложе из циновки и верблюжьих шкур. Одеяло упало, обнажая мощный торс юноши.

— Что гложет тебя, свет моей жизни?

Тонкие руки обхватили его живот, а голова девушки легла на мускулистое плечо. Он чувствовал мягкое прикосновение её смуглых грудей. Ощущал, как гладкое упругое бедро прижимается к его ноге.

— Правильно ли я поступаю, Гайде? — Широкая ладонь его пробежалась по лбу, обнаружив там прохладную испарину. — Быть может, твой отец прав? Зачем всё это?

Последние несколько дней он был по–настоящему счастлив. Неспешным караваном племя двигалось через пустыню. С тех пор как песчаная буря улеглась, каждый день, каждую ночь Гайде была с ним. Она стала его душой, его миром, всем, чего он когда–либо желал.

— Ты — муаз'аммаль. — Всякий раз, когда девушка произносила это, по спине Эдуарда пробегали мурашки. — Было сказано, что ты объединишь племена и спасёшь людей в надвигающейся ночи.

Он откинул одеяло и встал, отстранив её от себя.

— Я не просил этого.

Эдуард начинал скучать по тем временам, когда списывал голоса в своей голове на безумие. Он не хотел этой ответственности, боялся её.

— Мудрецы Тайного города учат, что мы не вольны менять пути предназначения.

— Но этот путь окрашен кровью, Гайде. — Ночь приятно холодила его разгорячённую кожу. — Если наибы послушают меня, обратного пути не будет.

Чем ближе становился оазис, тем сильнее крепли в его сердце сомнения.

— Мой отец просил меня разубедить тебя, — призналась девушка.

Эдуард содрогнулся. На мгновение его голову посетило дикое предположение, что это единственная причина, по которой Гайде была с ним.

— Но сейчас я вижу, что не должна этого делать.

Она поднялась и, подойдя к Эдуарду сзади, вновь обняла его, прижавшись нагим телом к его крепкой спине.

— Если бы я только увидела в тебе алчность, слепую жажду господства над судьбами людей, я бы сама убила тебя во сне.

Девушка–пустыня. В ней причудливым образом сочетались красота и суровость, жар и холод, нежность и жестокий нрав, присущий её народу. Именно это Эдуарду нравилось в ней. Качества, которыми обладала его мать.

Он повернулся к ней, заключив в объятия.

— Мы можем уехать, — сказал он горячо. — Только ты и я. Далеко отсюда, туда, где нас никто не найдёт. Бросить всё и жить только друг для друга.

Она крепче прижалась к нему, словно стараясь слиться с ним, превратиться в единое существо.

— Не можем, мой единственный, — прошептала она. — Это твоё предназначение, твоя судьба. Если мы сделаем это, то придёт день, когда ты возненавидишь меня за то, что я сбила тебя с пути. Я не желаю этого.

В каждом её слове была любовь. В каждом вздохе — страсть. Эдуард не смел возразить ей. Приподняв тонкий девичий подбородок, он нежно прильнул к мягким губам, и Гайде затрепетала в его руках.

Вернувшись на лежанку, они сплелись в сладострастной истоме, не в силах насытиться друг другом. На востоке забрезжили первые лучи рассвета.

Патрик Дюваль вошёл в рабочий кабинет брата. В Просторе наступил сезон дождей. Всякий раз, когда погода резко менялась, голова Патрика раскалывалась так, словно в неё вбивали сапожные гвозди. Вот и сегодня он проснулся с ужасной мигренью, неотступно преследующей его повсюду.

— Слышал ли ты новости из пустыни? — спросил Винсент.

Лорд–хранитель Востока, как обычно, был на ногах с рассвета.

Пусть даже его искалеченное тело навсегда оказалось приковано к креслу–каталке.

— Собирается великий хурал, — ответил Патрик, поморщившись от боли.

Винсент указал в сторону резного столика, на котором стоял графин вина и флакончик с желтоватой маслянистой жидкостью, которая могла быть только настоем дурмана.

Отсчитав в кубок несколько вязких капель, Патрик залил их вином и проглотил почти залпом. Его брата часто мучили боли в парализованных ногах, и он принимал эту настойку, чтобы унять их. Сам Патрик редко обращался к дурману, зная, что тот вызывает сильное пристрастие при регулярном употреблении.

— Что с того? — спросил он, когда головная боль отступила, обнажая ясность мысли. — Не первый и не последний раз.

— А известно ли тебе, — продолжил Винсент, — что на этот раз его собирает наш старый знакомый, юный Эдуард Колдридж?

Отступив пару шагов назад, Патрик нащупал стул и неуклюже упал на него.

— Я вижу, до тебя начинает доходить. — Любой другой позволил бы себе самодовольную ухмылку, но лицо Винсента Дюваля оставалось непроницаемым.