Игорь Федорцов - Дождь в полынной пустоши [СИ]

Уклон с жестким встречным, в середину грудины, откинул арестантку к стене. Лицо девушки сделалось красным, она отрывисто задышала.

— Ни то, ни се. Еще раз! — потребовал Колин. — Больше задора на выходе.

Никаких чувств или эмоций. Злой выдох. Не менее злой взгляд и стремительный змеиный выброс лезвия.

Колин чуть повернулся от смертоносной стали…

Акробатка отлетела в угол, зажимая разбитый нос. Глаза слезились, кровь потоком залила одежду. В голове гудело, окружающее плыло и раскачивалось.

— Лично меня, не убедила. В том что выйдешь. Потому…, — Колин подобрал выпавшую альбацету, — мне нужна служанка для девочки десяти лет.

— Я неграмотная, — прогундосила Йоррун, хлюпая разбитым носом. Унять кровотечение, запрокинула голову назад.

— А грамоте не ты учить будешь.

— Тогда чему?

— Чему сама научилась, тому и научишь.

— Зачем ей? — удивленный и испытывающий взгляд. Не обманываешь?

— За тем же, зачем и тебе. Пригодиться.

— Угу, — согласилась циркачка.

Он помог подняться, слил воды и предложил платочек. Девушка без особого недружелюбия приняла помощь.

— Я не всегда добрый, — предостерег унгриец Йоррун от глупостей. Глупости они такие, приходят в голову непрошенными, осложнить жизнь себе и другим.

Без больших доплат — пара штиверов не деньги, оформили надлежащие бумаги на циркачку и Колин вывел приобретения под чистое небо. Нумия с радостью вдыхала сырой холодный воздух осени. Йоррун это удавалось труднее. И дышать и радоваться.

Отыскать на Зеленой Версте лекаря легче легкого. В глазах пестрит от вывесок. Здесь и «Микстуры от Дизонье» и «Порошок Вечности» и «Круг Медицины» и еще множество других. Колин выбрал «Сад Мандрагоры». На окне лавки кустик земляники с красными ягодами. Человек выращивающий землянику осенью не бесталанен.

— Осмотри. Обеих.

— ???

— Хвори, вши и срамные болезней. И нос за одно.

Через двадцать минут лекарь доложился.

— Обе завшивели, а так здоровы. По-женски все согласно их породе. Молодая еще девица, — и скорчил такую мину, словно ему за эту новость полагалось доплата.

С носом пришлось повозиться. Пальцами вправил переломы. Намотав на пинцет чистых хлопковых прядей облил воском, остудил и ввел в ноздри, зафиксировать смещение хрящей.

— Дышать сможет, — заверил лекарь довольный собственной работой. — Походит с недельку, заживет. Почти незаметно.

От лекаря прямая дорога к галантерейщику, подобрать одежду. Женщины, и постарше и помоложе, с воодушевлением выбирали платья. Прежние надоели, воняли Ямой и напоминали о минувших нелегких временах. Душа требовала обновлений.

Повеселевших, с покупками в узелками, Колин отвел служанок в ближайшие мыльни.

— Освободитесь, ждите здесь, — наказал он женщинам, отправляясь на Утиный Сход.

Несмотря на собачий холод Альтус одет легко. В дыры грязного рубища просвечивает грязное тело, покрытое струпьями. Обычный трюк нищих. Жеваный хлеб пополам с охрой и рыбьим клеем. Выглядит ужасно, пахнет и того хуже. Колтун на голове убран в венец. Голые без листьев прутья акации в шипах и шипиках. Чело актера в запекшейся крови — смеси грязи и все той же охры.

— … Заберите! Заберите! — раздавал Альтус пожертвованные ему деньги. — Наг предстану перед Всевышним. Зачем мне? Что купить? Прощение? Милость его? Нет того во мне! Нет! Наг предстану, но чист! Чист! — с отчаяния, с замахом, грохнул кружку о плиты. Осколки и деньги брызгами все стороны. Рухнул на колени и поковылял к входу в храм. Стражники растерялись. Подобных Альтусу в дом бога не впускали. — Не за себя, за них прошу! — тыкал бывший актер грязной рукой в притихших зрителей. — Очерствели сердцем, душами увязли в грехах, что колесница в трясине. Не с умысла. По незнанию. Нет света им, Господи! Нет дороги. Пастыри их слепы, а те, кто зрячи корыстны. Не попусти беды! Не попусти! Невинные они. Ибо некому за ними приглядеть. Некому слово твое донести. — Альтус запутался в подоле рубища и упал на живот. Не встая перекатился на спину. Кричал в надрыве, вздувая жилы на тощей шее. — Грядет! Грядет глад лютый! Богатый обрадуется корке, бедному не достанется и крошки. Матери не накормят детей, брат отберет у брата, отцы продадут дочерей. Сильный насытится слабым! Глад грядет! Скоро! Уже скоро! — Альтус ткнул в небосклон. — Не солнце не луна взойдет. Лик ужасный! В огненных небесах огнем объятый, над землей и полями парящий. В алчной пасти его огонь, а слезы смолица кипящая. Страшен лик! Страшен! — перевернувшись со спины на живот, извиваясь пополз на брюхе. — Прости нас, Господи! Прости! Отмолю!

Кто-то не выдержав, швырнул нищему кошель. Заткнись только! Следом упал еще и еще. Люди словно испытывали его. Как ты духом, парень? На других горазд всех собак вешать.

Побирушка не поддался. Разметал подаяния рукавами с пути. А то, захватив в жменю, швырял подаяние обратно в толпу. Что ему деньги, когда в его власти их разум, воля, судьба, сама жизнь.

— Не от сердца оно, — разбрасывался монетами нищий и обвинял. — Мните меня от него отворотить? К себе перетянуть? Чтобы во время ЕГО, стоял с вами, страшась ответа за деяния свои. Нет, не хочу! Не бывать такому! Не мне! Ему несите! Ему! — указывал нищий на вход в храм. — Не сор, не злато! Любовь. Он не золото нам завещал. Любовь. А мы её разменяли на пригоршни железа.

Альтуса свела судорога, он упал, захрипел, выплевывал слова вместе с пеной, возвещая близкую беду.

— Глад Великий… Глад… За предательство… Предательство…

Почувствовав легкую поживу, пророчеству вторили дурным нестройным хором многочисленные собратья по нищенскому ремеслу. Не ленились, успевали подбирать и хватать раскиданные Альтусом деньги. Случалось, ссорились и толкались.

К концу действия нищий свернулся калачиком, закрыл лицо руками и затих, будто умер. Оставив толпу взирать на него в недоумение. Отверг милостыню… Не взял и монетки… Говорил мало, но страшно?! Это беспокоило и тревожило. А ну как правдой окажется.

— Глад! Глад грядет! — блажили сирые и убогие, поймав кураж. Тянули жадные запачканные грязные ладоши. Им щедро совали, кидали. Отстаньте, замолчите, заткнитесь.

Скоро ли, но Альтус очнулся. Убрал трясущиеся руки от лица. Зарыдал.

— Прости нам!

Народ ахнул кровавым слезам на скорбном лице.

В Нумии и Йоррун не признать недавних арестанток. Отмылись, приоделись. Возле них уже крутится разодетый фыферь, предлагая деньги, защиту, крышу над головой и хорошую легкую работу.

— Они уже работают. На меня, — отогнал Колин надоедливого вербовщика.

Обед в шинке занял некоторое время. И отвыкли от нормальной еды и поглазеть по сторонам любопытно. На них поглядывали, подмигивали, но с разговорами и заигрываниями не лезли. Осторожность внушал не столько шрам сопровождающего, сколько шнепфер.