Павел Кошовец - Это не наша война [СИ]

— Да!

— Громче!

— Да-а-а!!!

— Свободные люди, вы хотите восхвалять Его?!

— Да-а-а!!!

Впечатляюще, — подумал Злой и усмехнулся. Пора было и ему вступать в игру, хоть он и координатор, но, как говорится: хочешь, чтобы всё было хорошо — сделай это сам. Уже нужно поторапливаться, потому как столпотворением заинтересовалась стража на площади, а святые отцы Храма уже удивлённо выглядывали от входа, не понимая ещё, что происходит и как реагировать на резко возбуждающийся народ. Набрасывая на голову серый капюшон, Злой подумал, что выйди сейчас к людям Его Преосвященство кардинал или фигуры чуть поменьше рангом, но не менее значимые, выкручиваться было бы сложнее — как бойцам без внятных причин останавливать таких людей? Но для подобного развития событий у входа в собор собралось несколько десятков побирушек. Защищённый каре четырёх бойцов с дубинками в руках, он стремительно двинулся к месту событий.

А священник на помосте, пользуясь яркой искрой своего Дара, продолжал накручивать толпу.

— Разве Господь в сердце… в душе… в помыслах и деяниях — это плохо?!

— Не-е-ет!

— Разве он нуждается в ваших грошах для общения с ним?!

— Не-е-ет!

Кольцо крепких мужчин, удерживающих вокруг оратора и его сопровождающих четырёх отцов, отмеченных зелёными платками, напирающих, раскрасневшихся и всё уплотняющихся людей, быстро пропустило их небольшую группку, и вновь сомкнулось плечами.

— Добрые люди Агробара, вы хотите иметь Бога в сердце?!

— Да!

— Я, отец Алий, говорю вам, что все, кто желает этого, кто всем сердцем мечтает принять Господа — вы его примете! И не нужны вам ни толпы посредников в серых сутанах, ни яркая позолота, затмевающая общение с Ним и мешающая пролиться свету его чистой любви…

— Это ересь! — яростно выкрикнул Злой, глядя вверх.

Злость, как и прежде накатывавшая на него в стрессовых ситуациях, заставила сжать кулаки. Он поправил капюшон, пытавшийся соскользнуть на затылок от резкого рывка головой, сделал несколько глубоких вздохов, выравнивая дыхание — сейчас не следовало увлекаться безумием, таким сладким и неукротимым. Особенно сейчас, когда перед ним ненавистные серые сутаны. Вначале — дело, а потом… потом будет видно.

Он облизнул внезапно пересохшие губы. Действия, которые должны были последовать, и вообще сама жизнь в мире, если всё сложится, как было запланировано, вызывало у него чувство сладостного томления… Как перед встречей с женщиной. Но ни одно лицо противоположного пола пока не вызывало у него подобного. Да и представить себе, что где-то в мире такое создание имеет место быть, Злой никак не мог.

С того места, где стоял Зерги, он видел упрямо выдвинутый подбородок отца Алия, мерно двигающийся в такт словам клинышек русой бороды, кончик крупного носа и представлял себе, как фанатично блестят тёмные рачьи глаза. После его выкрика, бледное лицо священника опустилось в его сторону, и Злого обожгло таким холодом и ненавистью, что он невольно вздрогнул, отчего опять гневно заворочалась утихомиренная было злость. Следовало напомнить себе, что столь сильные чувства направлены не персонально на него — что, между прочим, отнюдь не безобидно — а… наверное, на слова или вообще саму возможность пререкания с ним.

— Ересь — взимать плату за общение с Богом?

— Общаться непосредственно с Богом могут лишь подготовленные люди, — глухо бросил Злой, немного успокоившийся и боковыми справа ступеньками поднимающийся наверх. Его эскорт из четверых бойцов остался внизу, а отцы с красным на рукавах также не препятствовали его появлению на помосте. — Эти люди много учатся, много молятся, постигают таинства… Этим не может похвастать пекарь — у него просто нет времени на необходимые моления и соответствующее постижение. Каждый должен заниматься своим делом.

— Любой человек — слышите! — обратился оратор к притихшей толпе, — любой имеет право обратиться к Господу! Тот же пекарь. Стоя над сдобой. Не думаю, — добавил Алий иронию в голос, не глядя на Зерги, — что качество булочек от этого пострадает, — смешки в толпе, — или что Господь будет против этого — любое деяние во благо угодно ему.

— Любое деяние — да, угодно, а служение ему — это более, чем любое, ибо люди, не отвлекающиеся на иные дела, нежели служение ему — особые люди.

Злого начала утомлять эта беседа ни о чём, тем более он никак не мог избавиться от напряжения, от которого голос становился всё глуше и глуше, теряя тембр (некоторые в такие моменты срываются на фальцет, у него — наоборот). Пора было плавно закруглять эту комедию.

— То есть вы утверждаете, что между человеком и Богом должен быть посредник…

— Это служение.

— …требующий за молитвы деньги…

— Служение — такой же труд, как и остальные.

— …утверждающий, что только его голос способен достичь Господа…

Алий повернулся к Злому, его всепроникающий тембр будто пронзал вора, набирал обороты, медленно, но неукротимо. Коренастая фигура Зерги будто прогибалась под напором. Голову он вообще наклонил, чтобы не видеть… и не сорваться раньше времени. А его фразы — ответы вряд ли мог расслышать кто-либо помимо самого Алия и его окружения.

— Он не один, и обязательно будет услышан.

— Посредники — это торгаши! Продающие — с ваших слов — внимание Господа! — Злой раскачивался с пяток на носки, молчал, он завис на той грани, за которой концовка этой пьесы. — Так тогда может стоит оценить любой грех?! — толпа заворчала, заволновалась, будто закипающая на костре похлёбка. — Не нужно утруждать себя молениями и прочим общением с Богом, просто приносишь необходимую сумму человеку за конторкой, и тебе прощается, например… убийство!

— Это ересь!!! — заорал наконец-то Злой, сделал стремительный шаг, сближаясь с Алием.

Из рукава в правую ладонь скользнуло лезвие…

Когда на помост брызнула кровь, над площадью пронёсся многоголосый крик, послуживший сигналом последнему этапу действа.

— Это Бог направляет мою ладонь, — негромко бросил Зерги Алию, с расширившимися чёрными (не непроницаемыми, а именно глубокими — словно две миниатюрные ямы, затягивающие в себя, будто жертву сквозь игольное ушко) зрачками и раззявленным, искривлённым болью ртом, заваливающемуся навзничь.

Злой сиганул с помоста, на ходу срывая с себя сутану, и в окружении бледных, но невозмутимых бойцов стал пробираться на своё место у колонны — удобное для наблюдения. В это же время окровавленного Алия подхватили его помощники, а потом, ненавязчиво контролируя и направляя, передали на руки воздевшей и несущей того толпы. Появилось много мужчин и женщин с похожими зелёными повязками на руках, шарфами и платками. Площадную стражу добивали оказавшиеся вооружёнными горожане, причём участвовали в этом и вполне благообразные, в светлом люди, явно пришедшие до этого на службу. В самом соборе тоже уже всё шло своим чередом: громилось то, что могло быть сломанным, забиралось всё, что имело ценность, и творилось остальное: поджигание того, что горит и… убийство всех служителей церкви Единого, чего не было в договоре с… хм, компаньонами. Но, как сказал Бешеный: «Эти якобы верующие вечно хотят остаться чистенькими за нашими спинами. Стоит привязать их кровью. Меньше будут оглядываться назад в надежде сбежать».