Павел Кошовец - Просо судьбы

Дракон, чересчур хороши были эти уруки! Или он о себе слишком высокого мнения? Невольно оскалился в усмешке, зацепив неосторожно приблизившегося копьеносца. А ведь счёт на крыше пока был три-ноль в их пользу, не считая раненых. И тут же почувствовал чувствительный укол в бок и резко рефлекторно ушёл в сторону. Больно, неожиданно, но терпимо — Ностромо постарался выровнять дыхание — урук-таки умудрился его достать, запустив в него щитом — болезненно, неприятно, но не смертельно, рывком сместился ко входу, ткнул секирой над плечом раненого, вроде попал в кого-то, тот попытался уколоть подгорного, но гном уже отпрянул, взмахнул оружием, отгоняя резко сократившего расстояние урука с ятаганом. На мгновение всё замерло, стороны остановились, тяжело дыша и с ненавистью сверля глазами.

— Светлый, я съем твою печень и сердце! — прорычал урук с ятаганом, его безобразное татуированное лицо со страшным рубцованным шрамом перекосилось то ли в улыбке, то ли в предвкушении.

С такой рожей проще пойти утопиться, — решил гном, показав зубы в ответ: говорите, говорите — время-то идёт. Да и передохнуть не мешало. Главное он увидел: обоеручник со стрелой в голове. И пусть Мириул пока не боеспособен — пытается перевязаться, зато жив. А на бортиках террасы закрепилось несколько крючьев кошек, по которым с той стороны наверняка уже поднимаются «тёмные». Но ту сторону прикрывает Листочек, хоть и мешают ему двое стрелков с соседней крыши.

— Я совсем не против, — наконец-то соизволил отреагировать почти любезно Ностромо. — Печень-то у меня трахнутая молью и пивом, а сердце для такой образины, как ты, жёсткое, как лошадиная задница — надеюсь, обломаешь последние зубы и помрёшь от голода, — гном пригнулся, пропуская над головой копьё более молодого и несдержанного, а может просто расстроенного словами подгорного, урука. — Могу ещё порекомендовать своего дракона, — похлопал себя по паху, — пожевать…

Меченый взвыл и бросился в атаку — такой же нетерпеливый, как его товарищ, словно кольщик дров, нанося с огромной скоростью удары. Гном чуть отступил, не выпуская из виду подкрадывающегося копьеносца, ищущего возможность нанести подлый удар. Но ятаган — не топор, а секира — не полено, готовое развалиться, и произошло то, что и ожидал гном: с жалобным стоном хрустнуло лезвие почти у гарды, и урук стал практически безоружным. На поясе-то у него были разные смертоносные висюльки вплоть до небольшого, но опасного при верном использовании метательного топорика, и большого кинжала в ножнах почти в локоть длинной, но возможности воспользоваться этим гном врагу уже не дал. Резкое сближение, первый удар урук успел блокировать слегка смягчившим эффект наручем, отход влево, пропуская над самым ухом жало копья, безжалостный, с хорошей инерцией горизонтальный замах — и секира впивается в бок копьеносца, разрывая ткань, слабую защиту и плоть. Широкий шаг назад, по широкой дуге, почти вслепую верная сталь находит череп ошеломлённого болью и так и не успевшего отпрянуть меченого, разваливая его, словно спелый арбуз. Три коротких быстрых шага ко входу — в горло «тёмного» подранка добивающий удар навершием секиры, мощный удар ногой в грудь, отправляющий уже мёртвого, фонтанирующего кровью урука в тёмный зев хода, сбивающий лезущих оттуда торопыг. Всё — несколько ударов сердца отдышаться у него есть.

Ностромо, согнувшись, опёрся о древко секиры, оглянулся, и спокойствие мгновенно покинуло его. Свистнувшая в паре локтей стрела пусть и не заставила дёрнуться, но точно уж не обрадовала — с соседней крыши под прикрытием двух лучников к ним в гости спешило как минимум трое «тёмных» — чуть в отдалении, оскальзываясь на черепице, маячил ещё один. Перевёл взгляд. Мириул, присев за бортиком террасы, сжимал двумя руками рукоять меча, замер в ожидании следующего взбирающегося по верёвке противника — судя по обагрённому лезвию и ещё шевелящемуся телу, оборону он держал успешно. Но вот Листочек с другой стороны едва отбивался от двух уруков, при этом движения его не могли похвастать грациозностью и стремительностью — Ностромо очень хорошо знал, как владеет мечом его товарищ — уж Ройчи и постоянная практика беспокойной наёмнической жизни отшлифовали его мастерство. Сейчас высокорождённый как-то уж неловко отмахивался от неторопливо — словно играючись — обступающих его «тёмных». Всё ясно — хотят взять живым. Тем более, над кромкой ограждения крыши появилась голова ещё одного урука. Ностромо, вычленив взглядом пустой тул, бесполезно болтающийся за худой спиной эльфа, сделал несколько глубоких вздохов — нужно спасать товарища, и, дико заревев — желая отвлечь, нежели надеясь напугать отнюдь не пугливых уруков, пригнувшись, бросился на выручку.

Ближний к гному «тёмный» хладнокровно полуразвернулся к нему — чтобы продолжать контролировать действия эльфа и встретить нового противника, взял наизготовку ятаган. Но уже опустить на голову сумасшедшего подгорного «светлого» не успел — Ностромо, как пущенное ядро, ещё прибавил скорости и влетел в «тёмного». Сцепившись, они задели, заставив крутануться на месте и эльфа и едва не сбили второго урука, вовремя отпрянувшего, но споткнувшегося о мёртвое тело и грохнувшегося навзничь, они бы тоже упали, но влетели в ограду террасы, и гном с ужасом увидел далеко внизу мостовую и несколько глядящих уруков, и ещё крепче вцепился в нагрудник «тёмного», пытающегося оторвать его от себя и сбросить вниз. Справа, чуть ли не в ухо донёсся хриплый вопль поднимающегося по верёвке врага, а в следующий удар сердца краем налитого кровью, слезящегося глаза ощутив движение, дёрнулся корпусом, ещё больше свисая на внешнюю сторону, и одобрительно булькнул горлом, услышав болезненный вскрик душащего его и, ощутил на лице брызнувшую каменную крошку от удара ятаганом по бортику. Зацепивший соплеменника урук выругался и продолжил раскачиваться на верёвке — борющиеся гном и урук не давали возможности взобраться. А подраненный, словно пущенная кровь простимулировала его, с удвоенной силой стал душить «светлого», отгибая упрямую голову назад.

Ностромо сквозь гул в ушах, словно слышал, как трещат сухожилия, суставы, позвонки, по зажмуренным от неимоверных усилий, залитым потом и кровью глазам, казалось, скользило что-то ласковое, тёплое, абсолютно противоположное грубой и жестокой действительности. Нечто сродни касанию матери, бесконечно нежному и целительному, тому, что почти всегда теряет разумный, выходя из детства — чистоты, искренности, простоты поступков и душевной девственности, не исковерканной преградами компромиссов, сделками с совестью и пролитой кровью.

Он выплюнул скопившуюся во рту кровь на «тёмного», но тот даже не скривился — никак не отреагировал, не желая тратить силы на почти покойника, и попытался раскрыть правый глаз. Почему-то именно сейчас самым важным казалось ему не это безумное, фактически безнадёжное и проигранное противостояние, которым и был занят его крепкий, не сломленный невзгодами и жерновами баталий организм, а вот то светлое, что, походя, коснулось его, то, что ему, подгорному жителю, хотелось запечатлеть напоследок — не омерзительную, ненавистную харю врага, не лужи крови, в которых легко утопить любое чувство, а…