Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

Ноба-советница сразу, одним опытным взглядом, собрала полное понимание происходящего. Безупречно прорисованная бровь дрогнула, отмечая и вид штаников Аны, и радикальное укорачивание её платья.

— Прежде мне представлялась исчерпывающей фраза: «Верх неприличия», — Лия поклонилась Чиа и тепло улыбнулась незнакомке. — Но благодаря вам, графиня Тиана, я расширила горизонты и могу созерцать низ неприличия. Позвольте спросить: как вы в эдаком виде намерены покинуть дворец?

— Да хоть бы и через бальный зал, — задрала нос Ана. — И пройду! И даже на руках! И буду орать: «Почтеннейшая публика! Выступление на ярмарке послезавтра, а кто надписи повторит, тому место в первом ряду!».

— С неё станется, — Чиа фыркнула громче. — Девочка-цветочек… колюченький такой, вроде ежевики, что мне особенно по вкусу. Кстати, где мой канцлер? Он что, нюх потерял? Я здесь, да что там: нэйя здесь!

— Дорн сортирует наемников по числу рук, — Лия задумчиво глянула на скорчившегося в траве Гэла. — Отправил панического толка сообщение, я расшнуровала платье и бегом примчалась. Приветствую, — Лия снова поклонилась нэйе. — Моя душа рада вам, а моя душа редко открывается новым людям столь быстро и полно. Что я могу сделать для вас? Пока я шуршала парадной юбкой, я была Лионэла хэш Донго, но я удачно от неё избавилась. И имя укоротилось… я — Лия.

— Лия? — бледнея и снова приобретая прозрачность, шепнула нэйя.

— А-а! — заверещала Ана, в три прыжка оказалась рядом с гостьей, заслонила её, держа клинок наотлет, в одном движении от вызова на бой. — Ну почему все говорят такое, что её выворачивает из мира? Я не отпущу её! Она мое чудо, лучшее на весь свет! Кто обидит, тот мне враг!

— Позволь поинтересоваться, как ты пронесла на бал саблю беса Рэкста? И как прежде смогла добыть её из личных покоев багряного, куда даже его слуга едва способен заглянуть, цепенея и задыхаясь? — Лия повела плечами и оглянулась на Чиа. — Я уже говорила тебе? Во дворце Гост семь залов, недоступных людям. Этот — дальний и наиболее опасный! Но наш цветочек и туда пролез.

— Я не лазала, а р-раз… и достала, — Ана ткнула в мраморную чашу.

— Вот почему я именно здесь и прямо теперь, — нэйя плотнее прильнула к руке и плечу Аны, зашептала в кружево её воротника. — Атлы умеют доставать то, что называется знаком фамильной чести. Так вы подтверждаете свое прямое родство с людьми четвертого царства и помогаете им сделать шаг к раскрытию в себе полноты силы духа. Ана… Ана, я постараюсь не выпасть из мира. У меня нет сил спросить прямо… Но мне знакомо имя Лия. Есть особенная Лия, она любила атла и отказалась от него.

Лия всплеснула руками, разобрав последние слова. Чиа повторила жест, вряд ли осознавая это. Канцлер Дорн, завершив пересчет одноруких наёмников, шагнул из-за ивовой занавеси, хмыкнул, оценив штанишки, охнул, кланяясь гостье… и тоже узнал оружие в руке Аны, и скривился будто от боли.

— Она видела Ула! — губы Лии дрожали. — Видела! Живого, и недавно. Как бы то ни было, камень с души, он не пропал вовсе, он не забыл нас.

Ана оскалилась, мрачно изучая, как прирастает общество: вон и доверенный человек канцлера высунул крысиную морду из зарослей, и белобрысый секретарь Лии явил из сумерек свой припудренный лик, и Гэл очнулся, заскреб руками, пытаясь сесть.

— К диким бесам и этикет, и вас заодно! — рыкнула Ана, сжимая легчайшую ладошку нэйи. — Я знаю, куда нам надо попасть, и поскорее. К матушке Уле! А вы тут оставайтесь… — Ана повернулась к обществу спиной, точно зная, что написано на заветных штаниках и что прямо теперь будет прочтено.

Лия хмыкнула. Дорн заржал в голос. Чиа рухнула в траву — кажется, она опять рыдала и корчилась от смеха. Гэл икнул — и не стал тратить время на чтение… Он смотрел на нэйю, только на нэйю — и шептал бледными губами: «Лебяжьи перья пальцев ваших… в моей душе… рассветный трепет и полет… о»…

— О! — передразнила Ана. — О, когда ж тебя пристукнут? Хоть слово сомнительное о ней вякнешь, я сама займусь. Понял?

— Никуда вы не идете в таком виде. Ей плащ, всем нам карету, — негромко велела Лия.

Секретарь зашуршал в зарослях, стряхивая свой плащ. Он же поддел Гэла под локоть и повел, указывая путь к карете. Плащ Ана сразу отдала нэйе. И получила второй — Лие даже не пришлось повторять распоряжений. Дворец казался бесконечным, гулким, негодным для жизни… Ана расцвела улыбкой, когда наконец-то секретарь налег на тяжёлые двери — и поземка лизнула ковры, взметнулась вьюном, растрепала волосы…

Нэйя первой взлетела в карету, вроде бы не касаясь ступенек. Следом запрыгнула Лия, за ней Ана, которая обернулась, скорчила зверскую рожу и с треском захлопнула дверцу перед породистым канцлерским носом!

— Моё имя, — едва карета тронулась, нэйя забилась в угол, за спину Аны, — произносится Ле-эй-гаа, и означает «летящая утром, с набором высоты». Я помню имя того, кто уже никогда не посмеет лететь рядом, он… предал. Помню, а сказать вслух не могу. Больно. Смертельно больно… Ул был рядом с ней, но она легко выговаривает его имя. Никогда, никогда мы не понимали людей и не умели спуститься в их города. Города людей — ловушки… они вяжут нас и душат.

Тишина уплотнилась и будто выдавила из кареты воздух, и цепко сжала горло. Ана не могла даже кашлянуть. Ночь сделалась дегтярной, а рассвет недосягаемым. Подковы бряцали, глухо грохотали — словно карета с каждым шагом коней погружалась глубже в вязкую жуть.

Хотелось возразить: ведь можно жить в этом мире, и в городах не так плохо… Но Ана молчала, слова сделались шелухой. Остро, невыносимо ярко пронзила сердце вернувшаяся из прошлого боль давнего дня, когда умер дедушка Яса. Тогда казалось — больнее не бывает! Но сейчас Ана с отстраненным, ледяным спокойствием созерцала картину, явившуюся в сознание и разрушившую всё и вся: вот стоит Бара, родной до последней складочки прищура век — и смотрит мимо! Он живой и здоровый, он улыбается… а только ты сама хуже, чем мертвая. Мир рухнул! Бара стал чужой. Бара — безразличный, его глаза пусты, а мысли обращены не к тебе… Но ты хотя бы стоишь на земле, ты можешь сесть, можешь упасть и обнять эту землю, и выть… Сделать что угодно, любые глупости, какие вытворяют, когда всё бесполезно и безнадежно… А нэйя — они ведь летают в свете, и ничего кроме света у них — нет. Каково им утратить свет? Им нет иной опоры! Вовсе нет, пустота кругом, пустота, которая хуже смерти!

Ана шмыгнула носом, осторожно прильнула спиной к легкому телу нэйя и понадеялась, что так она дает хоть ничтожную, но опору. Хоть крошечное, но тепло.

— Недавно мне снилось золотое лето, то самое лето Ула, — Лия отвернулась к окну. — А после наступила зима. Во сне я замерзла, до смерти заледенела. Но Сэн разбудил и отогрел. Во сне и в яви. Мы — люди. Мы не умеем понять, с кем нас сводит судьба и для чего. Мы слепые и грубые к тем, кто рядом. Мы ломаем самых дорогих, и себя ломаем… и никак иначе. Мне больно думать, что тогда я не решилась даже найти Ула. Но если бы я нашла его, если бы привязывала к себе, я уничтожила бы его. Мы… не пара. Сэн — клинок, я — рука. А вот Ул не клинок и не кошель, тем более не ключ к дворцовым дверям. В то лето он устроил место для птицы… Я думала, клетку. Я так видела. На самом же деле он создал сцену для пения. Он выломал прутья, убрал дверцу… И все равно до самой осени я думала, что это клетка. Я не посмела искать Ула, поняв свою ошибку. Стало больно и стыдно. Он был мой цветочный человек, а я не поверила в его сказку безоглядно. Сэн никогда не обещал сказок. Но в него я верю именно безоглядно. И так стало сразу. И я не намерена извиняться за то, что счастлива, что нашла свою пару!