Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

— Много лет, скитаясь на севере, за морем, я слышал о несравненном благочестии Тэмон Зана из рода Ан, о величии и славе султаната и города Казра, где взращивают подобные умы. Учитель Ан составил полный перечень ветвей дара севера и отдельно свёл в книгу с золотым и шёлковым переплётом имена детей синего дара, доказав силу и славу юга, где проходят огранку лучшие, — неспешно, с выражением, шелестел вервр, запросто сплетая полуправду и выгодный вымысел. — Мало кто за морем, на диком холодном берегу, знал само название султаната, да простится мне сказанное, ибо оно есть печальная истина. Мало кто — пока мудрец Ан не прославил имя Казры, пока выводимый им на всяком листе вместо личной подписи знак этого дворца мудрости не стал почитаем превыше всех иных знаков всех иных переписчиков. Мастер Ан трижды отсылал в дар дворцу мудрости книги с именами детей синего дара, отсылал он и половину своих доходов. Клянусь кровью: такова была жизнь Ан Тэмон Зана, брата деда судимого ныне преступника. Неужели сей мудрец не упоминается на родине, куда я явился, благоговея и желая коснуться порога дома его матушки? Мой вопрос полон скорби и боли: в чем вина сего мудреца?

— Он предал Казру и был изгнан, — отозвались из-за ворот дворца мудрости. — Его имя вычеркнуто из всех книг.

— Скрижаль пятая, стих девятый, строфа сороковая: «Кто имя родины возвысит, тому простится грех стократ», — усердно изображая благоговение, продолжил вервр. — Осмелюсь снова припасть к реке мудрости. Разве покойный не оплатил грех юности благочестивой жизнью и кроткой смертью? Мне доподлинно известно, что наставил он на путь истинный самого багряного беса Рэкста, и тот удалился из столицы княжества Мийро, смиряя плоть и оплакивая грехи свои. «Иди и больше не греши», сказал ему мудрый Ан Тэмон Зан, и умер, и был с почестями похоронен в княжеском склепе, как спаситель мира, одолевший худшую из напастей на род людской.

На площади стало ещё тише, если такое вообще возможно. Вервр облизнулся и замер. Скрижали он знал наизусть, всякие попытки людишек создать веру или её подобие казались забавны и подвергались изучению, в любом мире. Если мудрец упрётся, — прикинул вервр, — можно уесть его седьмой скрижалью или окончательно втоптать в грязь двенадцатой. Хотя и брошенная прямо теперь кость — она более чем достойна длительного обгладывания всеми городскими псами, охочими до слухов.

— Бес Рэкст исчез, мы получали такую весть, — почти торопливо выговорил мудрец и шагнул к самым вратам: слышно, как его рука коснулась толстой ковки. — Но есть ли в том заслуга преступника, чьё имя ты взялся обелить, ничтожный?

— Скрижаль девятая, три-двенадцать, — сразу отозвался вервр, сократив строфу и стих. — «И алым светом озарится след истины и лжи провал». Есть ли на площади воин с даром истинного слуха?

— Но мы казним ныне иного преступника, по иному обвинению, — очнулся мудрец.

— Если имя деда будет очищено, у внука появится право учиться во дворце мудрости, — еще быстрее возразил вервр. — Ан Эмин Умийя, недостойный наследник славного предка, подлежит изгнанию, и не более того.

— Ты преклонил колени и зачерпнул из вод мудрости, — не без мстительного ехидства отозвался тот же голос. — Ты даже влил каплю нового знания в великие воды. Мы рассмотрим деяния рода Ан. Постепенно, усердно, ибо в пятой скрижали сказано: «Копи усердно и без спешки»… Иди, странник. Не стой возле преступника, его жизнь была греховна, но смерть искупит вину вернее и скорее изгнания, ибо сказано: честь взрастает на крови.

— Истинно так, увы, — тихо согласился вервр, успевший запомнить в точности запах и строй мыслей каждого, кто прятался за вратами и мнил себя безнаказанным. — Позвольте мне в знак уважения к учителю Ану сопроводить его потомка в последний путь.

— Благочестивое намерение не может быть оспорено, — отозвался мудрец с явным недоумением, но без задержки.

Вервр отвернулся от врат мудрости и подтянул к себе приговорённого, вместе с ним разворачиваясь, чтобы надёжно прикрыть парня. Приобнял, дополнительно защищая его голову и шею.

— Весь ваш род состоит из придурков, — шепнул он полумёртвому парню в самое ухо. — Но придурков живучих и лично мне интересных. Так что спи спокойно, достойный внук нищего, бесстрашного и мудрого деда Зана.

Пальцы погладили нужную точку — и тело приговоренного обмякло.

Первый камень ударил вервра в затылок, был он острый и крупный. Ан взрыкнул и обозлился, но стерпел. Он собирался умереть достоверно для всех без исключения наблюдателей. Так лучше для малышки Аны, спокойнее. И вдобавок… мог ли он надеяться ещё вчера, что камень вины перед старым переписчиком Монзом — а он висел на шее, пусть вервр и старался его не замечать — что этот камень удастся так дёшево разменять на груду бросовых булыжников? Боль души рассыплется пригоршней синяков по спине и затылку — и иссякнет… скоро. Уже этой ночью.

Когда два окровавленных тела полностью скрылись под грудой камней, толпа пресытилась своей властью, временной и фальшивой. Из врат мудрости строем по двое вырвались молчаливые стражи с обнажёнными клинками — и в считанные мгновения создали тройное кольцо вокруг места казни. В свободный от камней возок бросили два тела, небрежно выдранные из-под завала. Накрыли мешковиной — и возок скрылся во вратах, и преступный внук рода Ан последний раз оказался там, куда так стремился войти, утоляя жажду знаний… Конечно, был проведен осмотр тел. Лекари подтвердили: казнённые необратимо мертвы.

В сумерках верховые вывезли за городскую стену тяжёлые мешки, промчались через долину, к заброшенному пересохшему колодцу. Там и упокоился наследник рода Ан — без почестей и даже наименьшего поминовения, даруемого и отступникам…

Когда верховые умчались, и пыль, поднятая копытами коней, осела, вервр порвал мешок, ящерицей взобрался по отвесным стенам колодца и выволок куль с бессознательным телом. Освободил казнённого. Примерился, бережно прикусил запястье бедолаги, собирая понимание состояния его здоровья. Затем Ан погладил нужную точку, исчерпывая действие «поцелуя смерти». В два коротких удара по грудине запустил сердце человека, промассировал его затылок, уши, кисти рук. Дождался первого слабого стона и всего дальнейшего, неизбежного: удивления, неверия, паники, благодарности, праведного гнева и ещё сотни людских способов доказать себе и окружающим, что жизнь продолжается, а ума и практичности в дурной голове как не было, так и нет.

— Я невиновен, — обиженно шептал Ан Эмин Умийя, пялясь в звёздное небо и не видя совершенно ничего. Он поморгал и попробовал ощупать руку спасителя, его плечо. — Меня напоили отваром трав, я не мог и слова сказать, но теперь…