Оксана Демченко - Карты четырех царств [СИ]

Небеса лучились весенней бирюзой. У горизонта цвет уплотнялся до талой льдистой зелени, хранил память о зиме. Но солнце припекало, ветерок мешал тёплые запахи цветов с лёгкой затхлостью затяжного паводка. По взбухшей реке сытым стадом кочевали топляки, то сцепляясь обломками ветвей и вроде бы здороваясь, то уходя в тёмную воду целиком под натиском себе подобных — проигрывая ритуальный поединок…

Горожане — еще одно сытое стадо — толклись и шумели на холме. Такое у них свойство — молоть языком по поводу и без. А тут, вот удачный день, образовалось аж два события. Одно — шкурное: топляки, того и гляди, осядут на заливных лугах сельского поля, подобравшегося под стены стольного града Эйнэ. Чьи тогда станут топляки? Дубовые, неохватные, бесценные!

Второе событие ещё ярче: вон безумец, и он готов сей же час расстаться с жизнью!

— Утопнет, — веско заявил пожилой страж при воротах, украдкой пряча мзду и не замечая зеваку, лезущего на городскую стену. Туда посторонним вход заказан, но вовсе не из-за тайн, а лишь во избежание замусоривания верхней площадки. — Ить утопнет…

— Шею свернёт, — громче молвил хозяин торгового обоза, только что расплатившийся за право въезда в столицу.

— Расшибётся, но всё ж не вусмерть, мальцы ужас как живучи, — сердобольно пожелала дородная торговка пирожками. — А кому с рыбой, с рыбой? А вот с творожком, с яйцом и луком… Эй, недорого, с пылу с жару… — Торговка тяжело вздохнула и пробормотала совсем тихо: — И что за напасть? Люду прорва, торга нет.

— Поднимаю! Семь к трём на утопление, — прошелестел щуплый мужичок, привалясь к стене в тёмном углу за воротиной.

— На утопление, — отозвался кто-то и сунул щуплому полновесный золотой.

Люд копился, жужжал и крутился, кто-то взлетал мухой на стену, кто-то спускался, пресытившись зрелищем. Топляки осели на мелком месте, окружили фундамент пожарной башни с часами и колоколом, вынесенной к реке, за кольцо городских стен.

По слухам, башню велел поставить бес Рэкст. Одни твердили, что бес истратил денежки, чтоб издали привечать своих злодеев и вести их мимо охраны тайным ходом. Другие, постарше и поумнее, молчали и знали, что именно с этой башни было обнаружено два пожара возле мостов. И только из-за расторопности в тушении огня удалось спасти сами мосты, ведь оба — деревянные! Огонь бушевал не по вине или умыслу сгинувшего беса, а из-за жадности людской. Дорогу-то камнем выстлали на деньги столицы, а мосты доверили строить пригороду, где торговцев да нобов — как грязи… В той грязи и утонули благие намерения. А пожарная башня вот она, высока и собою красива. Паводок, башня стоит в воде, как цапля. И нет ей вреда, ведь бес Рэкст не строил жалких времянок: под башней каменное основание, а ниже — скала, сам бес и указал место, единственное годное на топком заливном лугу.

На башне в сырые весенние дни, да тем более при новом бесе, никто не высматривает пожаров. Хорошо, если с утра поднимается хоть один дозорный и из-под руки рассматривает окрестности, и то не каждый день, и то пока не пронюхает, что торговка принесла пирожки.

Сейчас горе-дозорный столбом замер в лодке, привязанной под дорожной насыпью, у временного, намытого паводком, завала мусора. В одной руке дозорный держит пирожок, в другой — багор. Мужик иногда вздрагивает, словно оживает, смущенно щупает налобную пожарную повязку — и горестно выдыхает… Не иначе, прикидывает: деру дать из столицы или подождать, вдруг всё обойдётся? Дозорный косится на старшего в охране ворот, а тот прямо теперь шепчет на ухо любознательному зеваке: пацан на башню влез без спроса. И торговка на зорьке приметила, и еще двое рыбаков подтвердили: малец тайком увел лодку от деревенского причала и к дозорной башне подогнал тайком, в сумерках, прячась за топляками. Ничьей вины нет, шум уляжется… если пацан не сломает шею и не утонет.

— Шею сломает, вот моя ставка, — буркнул старший страж при воротах, получив монетку и поклонившись богато одетому человеку, который и оплатил пояснения. Страж позвенел тугим кошелем и изрек гордо, с вызовом: — Щуку медью ставлю.

Люди закивали, соглашаясь. И правда: теперь нет сомнений, что пацан не просто так копошится на крыше дозорной башни. Он нацепил на себя то ли плащ, то ли ворох тряпок — и свесился над пропастью. От крыши до воды пять ярусов, и это если сравнивать с нобскими столичными домами, где потолки высокие! Значит, вовсе не осталось ума в голове, опушенной белыми, еще до летнего солнца вылинявшими, волосами. Нет ума, и не появится уже…

— Утопление, — сообщил со смотровой площадки над воротами высокий худощавый ноб в дорогом плаще с синей лентой. — Пять монет серебром.

— Ставлю против всех, гаденыш выплывет без потерь, — прошелестел тихий голосок. — Сома золотом довольно в такой заклад?

Солидно прошуршали монеты в сетке. Народ дружно оглянулся, отмечая щедрую ставку и желая увидеть безумного богатея… Но тут со стены разнёсся первый протяжный стон, к нему добавился переливчатый женский визг, — и пошло шириться тревожное многоголосье, и загуляло эхо!

Толпа единым порывом качнулась к реке, во все глаза уставилась на крышу башни. Проследила падение худенького тела, всплеск воды… Когда белоголовый пацан с головой окунулся в ледяной, мутный паводок, зрители смолкли, тишина натянулась…

— Это что, он до того дурак, что думал — полетит? — громко спросил страж, расчесывая широкий свой загривок.

Люди взволновались и загомонили, вмиг все сообразили: не особо умный страж прав, мальчишка мечтал полететь! И не ворох тряпок он привязал, не плащ — а крылья. Только неудачно, да и затея сама по себе безнадежная.

— Да разве ж люди летают? — возмутился ноб с синей лентой на вороте плаща и стал степенно спускаться со стены. — Сколь я наблюдал трудов по птицам, а даже в самом толковом указано, вес любой меньше человечьего втрое. Утоп безграмотный дурак, и науке сие в пользу. Чья ставка против всех?

— Моя, — тихо, вроде даже робко, отозвался женский голосок.

Толпа отвернулась от реки, мысленно похоронив пацана, и напрягла зрение, разинула рты, чтобы увидеть наивную девицу, проигравшую денежки. Толпа дружно показала обычное для Эйне неплохое состояние зубов — в первой, общей усмешке. «А даже и выплывет пацан, — думал каждый, — кто отдаст слабой девице её выигрыш? Востребовать денежки надо суметь!»…

— Неплохая была ставка, пусть и нечестная. Мне ли не знать, как умеет плавать сын? — девушка шептала, потупясь и чуть розовея щеками, смаргивая длинными ресницами смущение.

Коротким движением головы тихоня сбросила шляпу за спину, и та повисла на серой ленте без вышивки и каменьев. Толпа дрогнула, заново всматриваясь в смутно памятные по каким-то разговорам черты… И каждый пробовал сообразить: кто и по какому именно поводу упоминал невысокую девицу с особенными, оленьими глазами, с узким лицом и странным взглядом — сразу и рассеянным, и опасно пристальным. Таким, что в ответ на милую улыбку хочется отвернуться и бежать без оглядки!