Роджер Желязны - Антология мировой фантастики. Том 3. Волшебная страна

И юноша принял дар, хотя и знал, что подобный меч ему не защита.

Неподалеку от замка Эрл, в нагорьях близ того самого грома, что грохочет летом в холмах, обитала одинокая ведьма. Там жила она сама по себе, в маленькой, крытой соломой хижине; одна бродила она по нагорьям, собирая громовые стрелы. Из этих-то громовых стрел, не на земле откованных, при помощи подобающих рун делалось оружие, способное отразить неземные опасности.

Иногда, весенней порою, ведьма эта бродила в одиночестве, приняв облик юной и прекрасной девы, и распевала песни среди высоких цветов в садах Эрла. Она выходила в тот час, когда сумеречные бабочки начинают перепархивать от колокольчика к колокольчику. Среди тех немногих, кому довелось увидеть ее, был и старший сын лорда Эрла. И хотя полюбить ее означало обречь себя на горе и скорбь, хотя это навек отвращало мысли от всего истинного, однако красота не принадлежащего ей обличья приковала к себе глубокий взгляд юного Алверика, но вот — лесть ли, жалость ли смягчили сердце колдуньи, кто из смертных ведает? — она пощадила того, кого искусством своим с легкостью могла бы погубить, и, мгновенно преобразившись, предстала перед ним в том же саду в своем истинном обличьи смертоносной ведьмы. Но даже тогда Алверик не сразу отвел глаза, и в тот миг, когда взгляд его задержался на иссохшей старухе, прогуливающейся среди шток-роз, Алверик обрел ее признательность — признательность, которую невозможно ни купить, ни завоевать при помощи ведомым христианам заклятий. И ведьма поманила его за собой, и Алверик последовал за ведьмой, и там, на холме, где находит приют гром, ведьма поведала юноше, что в час нужды может быть сделан меч — из металлов, рожденных не Землею, с покрытым рунами лезвием — меч, который, несомненно, отведет удар любого земного клинка и сможет противостоять оружию Эльфландии — любому, кроме трех главных рун.

И, принимая в руки отцовский меч, юноша подумал о ведьме.

В долине едва начинало темнеть, когда Алверик покинул замок Эрл; столь стремительно поднялся юноша на ведьмин холм, что бледный свет еще мерцал на самых высоких пустошах, когда он приблизился к хижине, где жила нужная ему особа, и застал владелицу хижины за сжиганием костей на костре во дворе. И сказал юноша ведьме, что час нужды пробил. И она послала Алверика в свой сад собрать громовые стрелы в рыхлой почве под капустными листьями.

Там-то при помощи глаз, что с каждой минутой видели хуже и хуже, и пальцев, что привыкли различать на ощупь причудливую поверхность стрел, Алверик отыскал целых семнадцать штук, прежде чем над ним сомкнулась тьма, и собрал их в шелковый платок, и отнес ведьме.

На траву подле ведьмы сложил он этих чуждых Земле гостей. Из дивных краев спустились они в ее волшебный сад, гром отряхнул их с троп, на которые нам ступить не дано; и хотя сами стрелы не заключали в себе магии, они могли стать прекрасным вместилищем для волшебства ведьминских рун. Колдунья отложила в сторону берцовую кость некоего материалиста и обратилась к этим странникам бури, и разложила их в ряд вдоль огня. А поверх набросала она горящие поленья и угли, проталкивая громовые стрелы вниз палочкой эбенового дерева, что ведьмам служит скипетром, и укрыла толстым слоем этих семнадцатерых братьев Земли, что посетили нас, покинув свои эфирные обители. Затем ведьма отступила на шаг от огня и простерла руки, и вдруг обрушила на него ужасную руну. Пламя в изумлении взметнулось ввысь. И то, что было всего лишь одиноким костром в ночи, не более таинственным, чем любой другой костер, разгоревшись, превратилось в нечто такое, что наводит страх на случайного прохожего.

И по мере того как зеленые языки пламени, ужаленные ведьминскими рунами, рвались выше и выше и огонь разгорался все жарче, колдунья отступала все дальше и дальше, и чем дальше удалялась от костра, тем громче говорила свои руны. Она повелела Алверику подложить еще бревен, темных дубовых бревен, что загромождали вересковую пустошь; юноша бросал поленья в огонь, и жар тотчас же слизывал их; все громче произносила ведьма свои руны, все яростнее металось зеленое пламя; и среди углей те семнадцать, чьи тропы встарь, когда они еще скитались на воле, пересекали пути Земли, снова узнали нестерпимый жар, изведанный ими прежде в отчаянном полете, приведшем их сюда. Когда же Алверик уже не мог приблизиться к огню, а ведьма удалилась от костра на несколько ярдов, выкрикивая свои руны, волшебное пламя испепелило золу, и мрачное знамение, пылавшее на холме, столь же внезапно погасло, и на земле остался только тускло тлеющий круг, словно зловещая раскаленная выбоина в том месте, где взорвалась термитная шашка. А в огненном зареве плашмя лежал меч — пока еще расплавленный.

Ведьма подошла поближе и подравняла края его клинком, снятым с пояса. Потом она уселась на землю подле меча и запела ему, он же тем временем остывал. Песнь, что пела она мечу, не походила на руны, разъярившие пламя: та, чьи проклятия взметнули огонь так, что он пожрал огромные дубовые поленья, теперь слагала негромкую мелодию, подобную летнему ветру, что прилетает от диких лесных кущ, которых не касалась рука человеческая, и бежит вниз по долинам, что некогда радовали детей, теперь же утрачены для них и возвращаются разве что во сне. Напев слагала она, сотканный из тех воспоминаний, что дрожат и прячутся у пределов забытья, то высвечивая в череде давно ушедших безмятежных лет одно лучезарное мгновение, то опять стремительно ускользая из памяти, чтобы вернуться под сень забвения, и оставляя в душе те едва заметные, крохотные сияющие следы, которые мы называем сожалениями — тогда, когда смутно осознаем их. Она пела про давно минувший летний полдень в пору цветения колокольчиков; на высокой темной пустоши она пела песнь, что, казалось, была полна закатами и рассветами, сохраненными магическим искусством во всем их росном убранстве, закатами и рассветами тех самых дней, которые иначе давно ушли бы в небытие, и Алверик дивился каждому трепещущему крылышку, что огонь ее выманил из сумерек, и гадал, не тень ли это какого-нибудь утраченного для людей дня, вызванного силою ее песни из прошлого, неизмеримо более прекрасного, чем настоящее. А тем временем не землею рожденный металл становился все тверже. Сияющий белый расплав застыл и приобрел алый оттенок. Алое сияние померкло. И по мере того как меч остывал, он уменьшался в размерах: крохотные частички сливались воедино, крохотные трещинки затягивались — затягиваясь, они поглощали окружающий воздух, а вместе с воздухом и ведьминскую руну, намертво ее схватывая. Вот так рожден был волшебный меч. И немного осталось магии в лесах Англии, от весны анемонов до поры листопада, что не вобрал в себя этот меч. И уж совсем немного магии осталось на южной гряде меловых холмов, где бродят только овцы да кроткие пастухи, что не вобрал в себя этот меч. И заключены были в нем оттенки сирени и аромат тмина, и перезвон птичьего хора, что встречает апрельский рассвет, и пышное, гордое великолепие рододендронов, стремительные переливы и смех ручьев, и целые мили боярышника.