Мэри Расселл - Птица малая (сборник)

— Но ты же любишь. — Похоже, Селестина пришла в замешательство. — Сильнее всего ты любишь меня.

Подавив улыбку, Джина повернулась к Эмилио.

— Ну давай, — сказала она, с вызовом глядя на него затуманенными глазами, и громко шмыгнула носом. — Ответь.

Эмилио бросил на нее взгляд, достойный бильярдного аса, объявляющего, что сейчас он загонит шар в угловую лузу, сыграв от борта.

— Ты, — с безупречной выдержкой сказал он Селестине, — моя самая лучшая малышка, а твоя мама — моя самая лучшая жена.

Вскинув брови, Эмилио повернулся к Джине, с ожиданием глядя на нее, и получил кивок щедрого, хотя несколько подмоченного одобрения. Удовлетворенный, он снова принялся искать код, бормоча:

— Точнее, она будет моей самой лучшей женой, как только я вызову сюда мэра…

— Нет, — сказала Джина, придержав его руку и склонив голову на плечо Эмилио. — Все в порядке. Наверное, мне просто нужно было это услышать. Мы можем подождать до сентября. — Снова засмеявшись, она вскинула голову, убирая волосы за уши и вытирая глаза. — И не смей отменять заказ на костюм!

«Предсвадебная нервозность», — подумал Эмилио, глядя на нее. Последнее время Джина была чрезмерно эмоциональной, а эта история с Софией и вовсе ее расстроила. Проклиная свои руки и скрепы, он осторожно сжал ее плечи.

— Я не Карло, Джина. Я никогда тебя не оставлю, — прошептал Эмилио, вглядываясь в ее лицо, чтоб увидеть, поверила ли она.

Притянув ее к себе, Эмилио вздохнул, думая: «Похоже, не все прежние счета оплачены». Затем он через плечо Джины посмотрел на Селестину и сказал громче, чтобы слышали обе:

— Я люблю тебя, люблю Селестину, и я ваш навеки.

— Что ж — со звучными интонациями семидесятилетней важной дамы произнесла Селестина, которой еще не исполнилось шесть — я определенно довольна, что мы с этим разобрались.

Открыв рты, Джина и Эмилио уставились друг на друга, а малышка тем временем убежала из кухни, вернувшись к своим мультфильмам.

— Я никогда этого не говорила. Это ты сказал? Где она это подслушала? — ошеломленно спросила Джина.

Эмилио уже смеялся.

— Классно! Неужели не узнала? Валерия Голино — «Графиня»! — воскликнул он. — Погоди… ты заснула на диване, а мы с Селестиной смотрели этот фильм в прошлую субботу. — Эмилио покачал головой, страшно довольный, что Селестина переняла одну из его привычек. — Она подражала Валерии Голино. Здорово!

Трудно поддерживать тон высокой драмы в доме с детьми, особенно с такими, которые научились пародировать Голино. Этот день они провели, споря с Селестиной по поводу минимального количества игрушек (четыре) и минимального числа нарядных платьев (одно), необходимых для двухнедельного отдыха в горах. Помощь Эмилио сводилась главным образом к тому, что он развлекал Селестину, дабы та не мешала Джине, — пока к Селестине не пришла поиграть Пиа, ее лучшая подруга, и тогда ему велели складывать все платья, которые были выложены на кровать для последующей упаковки.

— У тебя отлично получается, — заметила Джина, искавшая в ящике комода нижнее белье, которое не вызовет возмущения у ее матери.

— Неплохо, — согласился Эмилио и добавил: — Не зря я работал в прачечной… Хочешь, поеду с вами?

Удивленная, Джина медленно выпрямилась.

— А если тебя узнают?

— Надену темные очки, шляпу и перчатки, — сказал он.

— И плащ? — предположила она сухо. — Caro , август на дворе.

— А если вуаль? — беспечно спросил Эмилио, продолжая укладывать одежду. — Ничего кричащего — не надо вышитого шелка, унизанного золотыми монетами. Что-нибудь простое, но со вкусом. — Последовала пауза. — Возможно, серебряные монеты…

Укладывая кофточки в ее сумку, он выпалил:

— Узнают, так узнают! Разберусь.

Они слышали, как во дворе кричат и смеются две малышки. Но сам дом казался очень тихим. Джина подошла к кровати и села, наблюдая за его лицом. Эмилио опустился рядом с ней.

— Ну ладно, — признал он уже без самонадеянности, — может, это не такая хорошая идея.

— Ты должен закончить для иезуитов проект по к'сану. Они скоро улетают, — заметила она. — Может, поедем в горы в следующем году?

Опустив голову, Эмилио завесил волосами глаза и прощупал свои болевые точки, оценивая, насколько хватит его сил.

— В октябре орден собирается опубликовать научные статьи, — сказал он. — Я думал, что лучший способ действительно все прояснить — это созвать пресс-конференцию. Потратить целый день, если потребуется. Столько, сколько это займет. Покончить с этим. Ответить на каждый чертов вопрос, который мне зададут…

— А потом вернуться в свою семью.

Взяв его лицо в ладони, Джина вгляделась в темные глаза, наблюдая, как отступают сомнения и страх.

— Танцы еще в моде? — внезапно спросил Эмилио. — Я хотел бы как-нибудь пригласить тебя на танец.

— Да, caro , — заверила она. — Танцы в моде.

— Хорошо, — сказал он и наклонился, чтобы ее поцеловать, но лишь закрыл глаза и прижался к ее лбу своим.

В этот момент дверь кухни со стуком распахнулась, и по коридору к ним покатилась приливная волна шума. На пороге спальни возникла Селестина — волосы растрепаны, лицо розовое от жары.

— Мы умираем с голоду! — драматично воскликнула она и продемонстрировала это, изящно обрушившись к их ногам.

— Обрати внимание, — сказал Эмилио матери «умирающего лебедя», — она постаралась упасть на ковер в спальне, а не на кафельный пол коридора.

Не открывая глаз, Селестина хихикнула.

— Приготовьте нам макароны с сыром, — упрашивала Пиа, прыгая на месте и умоляюще стискивая руки. — Как в прошлый раз. Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. И побольше молока!

Джина улыбнулась, качая головой, а две разошедшиеся малышки уже тянули Эмилио на кухню.

— Пиа, позвони маме, — услышала Джина, как он говорит своим голосом самого лучшего папы. — И спроси, можно ли тебе остаться на ужин. Селестина, а ты накрывай на стол. Побольше молока, дамы говорят! И почему нет коровы, когда она нужна…

В конце концов пришло время укладывать Селестину спать, и, когда Джина выключила свет и поправила дочке одеяло, Эмилио, расчистив себе место, уселся среди кукол и игрушечного зверья. Из пустоты он извлек серебряную коробочку, которую один из каморрских охранников купил для него в Неаполе, и поднял ее повыше, чтобы Селестина могла рассмотреть.

— Это для меня? — спросила она, не скрывая восторга.

— Для кого же еще? — откликнулся Эмилио и улыбнулся Джине, наслаждаясь ее недоумением. — Это волшебная коробка, знаешь ли, — сообщил он, сохраняя на лице серьезность, но сияя глазами, пока Селестина вглядывалась в крохотные, искусно нарисованные цветы на декорированной крышке. — Ты можешь хранить в ней слова.