Мэри Расселл - Птица малая (сборник)

— Похоже, у тебя что-то болит. Голова?

— Нет, сэр.

Черные глаза смотрели на него в упор — холодные, как камень.

— Скажешь, если заболит?

Бессмысленный вопрос. Джулиани знал заранее, что Сандос теперь ни за что не пожалуется — после язвительного намека Фолькера.

— Ваши ковры вне опасности, — заверил Эмилио, не скрывая вызова.

— Рад это слышать, — сказал Джулиани подчеркнуто светским тоном. — Но стол пострадал. Ты сурово обращаешься с мебелью. И сурово обошелся с Рейесом.

— Он не имел права говорить за меня, — огрызнулся Сандос, хотя его гнев явно пошел на убыль.

— Эмилио, он пытался тебе помочь.

— Когда мне потребуется помощь, я о ней попрошу.

— Попросишь, в самом деле? Или будешь и дальше поедать себя заживо ночь за ночью?

Сандос моргнул. Джулиани продолжил:

— Этим утром я говорил с доктором Кауфман. Слушать ее прогнозы было, наверное, очень огорчительно. Она не понимает, почему ты терпел эти скрепы так долго. Они слишком тяжелые и плохо сконструированы, сказала она. Почему ты не попросил их усовершенствовать? Трогательная забота о чувствах отца Сингха, — предположил Джулиани, — или гордыня незаконнорожденного латиноамериканца?

Ему показалось, что он задел больное место. Дыхание Сандоса участилось. Стало заметно, что он с трудом сдерживает себя. Внезапно Джулиани почувствовал, что не может больше выносить эту проклятую мужественность Сандоса, и потребовал ответа:

— У тебя болит что-то? Да или нет?

— Я обязан говорить, сэр?

Насмешка была очевидной, но вот над кем — не ясно.

— Да, черт возьми, обязан. Отвечай.

— Кисти болят.

Секундная пауза.

— А от скреп ноют предплечья.

Джулиани увидел, что Эмилио быстро сглотнул, и подумал: «Боже, как трудно этому человеку признать, что он страдает!»

Резко поднявшись, отец Генерал отошел от стола, чтобы дать себе время подумать. Приступы потливости и рвоты Эмилио стали уже привычными, хрупкость его тела была безжалостно выставлена напоказ. Джулиани ухаживал за ним во время его ночных кошмаров и наблюдал, потрясенный, как Сандос вновь собирает себя по кускам, скрепляя их неведомо какой эмоциональной проволокой. Такое не забудешь, даже когда Сандос делается совершенно невыносимым и любую попытку помочь воспринимает как оскорбление и обиду.

Впервые отец Генерал задумался, каково это: стать развалиной задолго до конца жизненного пути. Винч Джулиани никогда не знал болезни более тяжелой, чем простуда, и повреждения более серьезного, чем сломанный палец. Возможно, подумал он, на месте Сандоса я бы тоже прятал свою боль и огрызался на сочувствующих…

— Послушай, Эмилио — смягчаясь, сказал он, — ты самый несгибаемый сукин сын, какого я когда-либо встречал. Восхищаюсь твоей стойкостью.

Сандос бросил на него яростный взгляд.

— Я говорю без сарказма! — воскликнул Джулиани. — Лично я прославился тем, что требую общий наркоз, если порежусь бумагой.

Смех. Искренний смех. Ободренный этим маленьким триумфом, Джулиани перешел к делу:

— Ты прошел через ад и доказал всем, что ты не из тех, кто скулит. Но, Эмилио, как мы можем помочь тебе, если ты никому не говоришь о своих проблемах?

Когда Сандос снова подал голос, его слова были едва слышны:

— Я говорил Джону. О своих руках.

Джулиани вздохнул:

— Что ж. Вынужден признать, что Кандотти умеет хранить секреты.

Идиот! Разве такие откровения охраняются тайной исповеди… С точки зрения Сандоса — непременно, понял Джулиани.

Он встал и пошел в персональный туалет, примыкавший к его кабинету. Вернувшись со стаканом воды и парой таблеток, опустил их на стол перед Сандосом.

— Я не считаю, будто страдать без нужды — это благородно, — спокойно сказал ему. — Отныне, если руки болят, принимай что-нибудь. — Джулиани проследил, как Эмилио с трудом поднимает таблетки, одну за другой, и запивает их водой. — Если не помогает, ты говоришь мне, ясно? Мы дадим тебе что-нибудь посильней. Я уже послал за Сингхом и надеюсь, ты объяснишь ему в подробностях, какие проблемы с этими скрепами. И если он не сможет их исправить, мы позовем кого-то еще.

Джулиани отнес стакан обратно в туалет, где задержался на несколько минут. Когда он вернулся, Сандос все еще сидел за столом — погруженный в себя, бледный. Решив попытать счастья, отец Генерал сходил к письменному столу за ноутбуком и отстучал на его клавиатуре код, открыв файл, о котором знали лишь он и двое других людей, ныне покойных.

— Эмилио, я еще раз просмотрел расшифровки докладов отца Ярбро. Я читал их в прошлом году, когда мы впервые услышали о тебе от Обаяши, но сейчас, конечно, изучил их гораздо тщательней, — сказал Винченцо Джулиани. — Отец Ярбро описывает первый контакт между тобой, малышкой Аскамой и жителями деревни, в общем-то, почти как и ты. Хотя, должен сказать, его рассказ намного поэтичнее. Он был глубоко тронут тем, что наблюдал. Так же, как и я, пока читал об этом.

Сандос не реагировал, и Джулиани усомнился, что он слушает.

— Эмилио!

Сандос посмотрел на него, и Джулиани продолжил:

— В конце описания первого контакта, в засекреченном файле, отец Ярбро добавил комментарий, предназначенный лишь для действующего Отца Генерала. Он написал о тебе: «Полагаю, он был вдохновлен Святым Духом. Возможно, сегодня я смотрел на лицо святого».

— Прекрати.

— Что ты сказал?

Вскинув взгляд от экрана, Джулиани моргнул. Он не привык, чтобы к нему обращались в подобном тоне — даже наедине даже если это был человек, чьи ночи сделались частью его собственных, чьи сны прерывали его сон.

— Прекрати. Оставь мне хоть что-то. — Сандоса трясло. — Не обгладывай мои кости, Винч.

Наступила долгая пауза, пока Джулиани смотрел в глаза мученика и постигал глубину его отчаяния.

— Эмилио, я сожалею, — сказал он. — Прости меня.

Еще некоторое время Сандос смотрел на него, чуть отвернув лицо и продолжая дрожать.

— Ты не знаешь, что это такое. Тебе не понять.

Он извиняется, понял Джулиани. На свой лад.

— Может, ты объяснишь, — мягко предложил отец Генерал.

— Как я могу объяснить то, чего сам не понимаю? — всхлипнул Эмилио.

Вскочив, он отошел на несколько шагов, затем вернулся. Когда Сандос терял контроль над собой, он был страшен. Его лицо превращалось в маску.

— Где я был тогда, и где я ныне… Винч, я не знаю, что делать!

Он вскинул руки и уронил их, сокрушенный горем. Винченцо Джулиани, за свою жизнь слышавший немало исповедей, хранил молчание и ждал.

— Знаешь, что самое плохое? Я любил Господа, — сказал Эмилио голосом, дрожащим перед стеной непостижимости.

Плач прекратился так же внезапно, как начался. Он долго стоял, глядя на то, чего не мог видеть Джулиани, затем подошел к окну, чтобы посмотреть на дождь.