Александр Михайловский - Ярость славян

Итак, когда до полуночи осталось всего несколько минут, просмотровое окно остановилось за спиной опирающегося на свое копье и зевающего во всю пасть обра-часового, и на мгновение приоткрылось. Как мне показалось, сонного заклинания в этом случае было мало, поэтому Колдун оделил этого типа хорошим таким двадцатичетырехчасовым заклинанием стасиса, превратив его в живую статую, туго обтянутую тончайшей, но несокрушимой пленкой остановленного времени. Причем прихватило обра с раскрытым в зевке ртом и выглядел он в таком состоянии весьма презабавно. С четверыми его приятелями, которые спали тут же, церемонились мы гораздо меньше. Просмотровое окно склоняется к спящим обрам, приоткрывается, из него высовываются мои руки с шомполом от «калаша» – и крепкий сон отдыхающей смены часовых переходит в вечный. Грязная, конечно, работа, но что поделаешь – на войне как на войне.

А дальше – цигель цигель, ай лю лю, как говорил незабвенный сталинский главдиверсант Илья Лисов*. Если где-то и когда-то существуют все возможные миры, то и с товарищем Лисовым мы, возможно, когда-нибудь и встретимся.

Примечание авторов: * Илья Лисов – главный герой культовой саги Владислава Конюшевского в жанре альтернативной истории «Попытка возврата».

Дальше просмотровое окно переместилось во внутреннее пространство шатра, наполненное храпом, сопением, запахом несвежих человеческих тел, размотанных на просушку онуч и выпущенных на свободу кишечных газов. Короче, хоть топор вешай. Дальше дело было за рабочими лилитками, которые, морщась от царящего в шатре победного духа, принялись вытаскивать за руки за ноги храпящие тушки и укладывать рядами на специально подготовленном месте. Мальчиков отдельно, девочек отдельно. Хорошее сонное заклинание составила Птица – ни в одном из четырех шатров никто не проснулся. Возникла мысль умыкнуть еще и кагана, но я оставил ее на потом. Не один каган будет, так другой; а нам надо истребить весь народ обров как таковой, а не менять шило на мыло. Так что на сегодняшний день задачу можно считать выполненной.

Неласковым будет пробуждение вчерашних заложников, особенно тех, кого дали покорившиеся обрам антские рода. Адреса, пароли, явки и кто что орал на вече. Ни хатоскрайников, ни будущей пятой колонны нам тут не надо. Да, и молодым булгарам тоже мало не покажется, хотя нужны мне они молодыми, здоровыми и на свободе. Пропесочат их не по-детски и отправят к своим, тем более что булгарская орда, лишенная пропавшего неизвестно куда хана, уже начала шипеть, кипеть и пузыриться, как перебродивший квас.

Жизненные перемены будут к лучшему лишь для тех девиц, которых обры определили заложникам в постельные подстилки. Хотя, как сказал мне Добрыня, обратно в рода их не примут и замуж горемычных тоже не возьмут; и одна им дорога – идти на реку Днепр, чтобы утопиться и обернуться русалками. А вот черта лысого им всем. Пусть те кобели, что их огуливали, в Днепре топятся – говорят, как раз из таких уродов и получаются самые отборные упыри. А девиц мы, чай, прокормим, даже беременных, не объедят. И к делу тоже пристроим, а то у меня и рабочие, и бывшие мясные лилитки в строй рвутся, а на полевых кухнях кашеварить и в банно-прачечном отряде белье стирать некому. Но об этом чуть позже, а пока – т-с-с-с! – соблюдайте тишину, идет операция.

13 августа 561 Р.Х. день десятый, 07:05. Полевой лагерь на правом берегу Днепра,

Славянская дева Милонега, дочь воя Гремислава.

Проснулась я на рассвете, когда первый луч солнышка только готовился блеснуть через виднокрай. Сперва я даже не поняла, где нахожусь, ведь засыпала я в душном шатре, полном моими подругами по несчастью и их мучителями, а теперь вдыхала бодрящий свежий воздух с легким ароматом дыма от горящих неподалеку костров, а надо мной расстилался бездонный купол синего утреннего неба. Первая моя мысль была о том, что лучше бы мне было сразу умереть, броситься в речку или удавиться, зацепив поясок платья за сук дерева, а не переносить ужасные мучения, насланные на меня злой богиней Недолей.

Попав в полон к обрам, я и так уже была все равно что мертвая, служа подстилкой этим грубым насильникам. Сперва моим телом пользовался знатный вислоусый воин средних лет, потом я ему надоела и меня отдали молодому обрину попроще, потом был беззубый старик, а потом, как изношенную и затрепанную вещь, меня бросили в шатер с заложниками для ублажения их телесных надобностей. Там мною овладел прыщавый Дрочун, сын гнусного предателя князя-старшины Жирослава. Ни одна дева или вдова не обращала своего внимания на этого тощего маленького уродца, и им было все равно, сколько его папа накопил желтых кружочков с портретами ромейских базилевсов.

И это был еще не самый худший вариант; очень многие мои подруги по несчастью, надоевшие своим господам, были ими замучены насмерть самыми различными способами. На них катались, как на лошадях, загоняя насмерть, их распинали на деревьях, их сажали на кол, их привязывали за руки за ноги возле муравейников. Такой же конец, наверное, ждал и меня, да только каким-то чудом я перенеслась куда-то далеко-далеко от мучителей. А может, я никуда и не переносилась, может, я просто умерла, как мечтала много раз, и очнулась уже в вирии, среди душ пращуров и светлых добрых богов, и песня парящего в вышине жаворонка приветствует мою душу, прибывшую в обитель Сварога и Лады?

Но нет, грубое рядно, укрывающее меня до подбородка, никак не могло принадлежать верхнему миру, как мои лежащие поверх рядна руки, покрытые царапинами, ссадинами и шрамами. Я знаю, что у тех, кто умер и перенесся в вирий, раны должны немедленно зажить сами собой, а все предметы там должны быть изящной и красивой выделки, как те тонкие ткани и узорчатые кубки, которые привозили к нам ромейские купцы. Повернув голову и посмотрев направо и налево, я увидела, что лежу крайней в ряду все еще спящих моих подруг по несчастью, а неподалеку стоят и молча смотрят в нашу сторону странно одетые мужичина и женщина, и восходящее солнце обливает своим светом их фигуры, будто одевая в светящиеся золотисто-розовые одежды.

Эти двое были совсем не похожи на обров ни обликом, ни одеждой. На поясе мужичины висел длинный меч, непременная принадлежность воя-полянина, а гладко выбритое жесткое и властное лицо говорило о том, что он тут воевода или даже князь, сам ведущий в бой свою дружину. Женщина была одета не так, как одеваются у нас, славян, и не так, как одеваются женщины ромеев, булгар или проклятых обров. Все в ее одежде отличалось простотой и неброскостью, и в то же время прекрасно сочеталось между собой. Так, наверное, выглядела бы Жива, богиня жизни и радости, решив спуститься к смертным для того, чтобы узнать об их нуждах. Ее спутник совсем не походил на Даждьбога, супруга Живы, а больше всего напоминал что-то среднее между Сварогом, повелителем огня и покровителем кузнецов, и Перуном, покровителем воев и княжьих дружин.