Александр Михайловский - Ярость славян

В ночных условиях, при обстреле по площадям, никого успеха, кроме беспокойства противника, в принципе быть не должно, как у обров, которые попробовали ответить на обстрел из своих луков, но только вызвали взрыв презрительного смеха из темноты. Выезжать же из лагеря, чтобы найти стрелков и отомстить за обстрел каган строго запретил. И дураку было понятно, что злобный мангус, приславший своих шулмусок пострелять по лагерю обров, того только и добивался. Обращаться к высшим силам смысла тоже не было, тем более что одной из самых первых жертв этого обстрела пал сам югур, пораженный арбалетным болтом прямо в горло и умерший от этой раны почти мгновенно. Его помощники-шаманы тут же разбежались и попрятались, и в противостоянии враждебной магии обры оказались предоставлены самим себе.

Каган Баян при этом обстреле не просто уцелел, но даже и не был ранен, но страшнее любой раны для него было осознание своего бессилия. Возникло ощущение, что эта огороженная телегами ставка – его последнее земное пристанище, откуда он вместе со своим народом шагнет прямиком в загробный мир, и этот методичный ночной обстрел как раз является преддверием такого конца. Рогатый старик Эрлик и его чудовище оказались бессильными против злобного мангуса и теперь он решил напомнить о себе градом ночных стрел. Все оказалось напрасно: и мужество воинов, и гекатомбы жертв, и мудрость кагана. Сила сломала силу, и дух свирепых насильников и убийц упал в прах в страхе перед ужасным и сверхъестественным. Они были готовы биться против людей, но не против загадочных существ, в один миг преодолевающих огромные расстояния, видящих в темноте как днем, и против которых оказалось бессильно главное оружие обров – их луки и стрелы.

Кстати, вчерашний заколдованный часовой, теперь поставленный как украшение возле шатра кагана, оттаял тогда, когда прошли ровно сутки с того момента, когда на него было наложено заклинание. Но его допрос ничуть не приблизил кагана к истине, хотя при нем употреблялись самые изощренные пытки. Растяпа просто ничего не мог сообщить, потому что ничего не знал. В конце концов, его изуродованный труп был выброшен из шатра кагана, после чего повелитель обров принялся готовиться к следующему дню.

Надеяться было не на кого, оставалось только героически умереть, постаравшись забрать с собой как можно больше врагов. Хотя и в этом у кагана были сильные сомнения. До сих пор злобный мангус не изъявлял большого желания сходиться с врагом грудь в грудь, предпочитая наносить жалящие удары и тут же отскакивать, выбирая следующее место, где врагу может быть нанесен максимальный ущерб при своих минимальных потерях. Так что, скорее всего, обрам придется умереть неотомщенными, в гнусном бессилии и невозможности нанести ответный удар.

При этом каган совершенно не помнил о тех бесчисленных антах – женщинах, детях, стариках, убитых обрами по его приказу и без. Но зато об этом помнил тот, кого он называл злобным мангусом, готовя ужасную кровавую тризну по невинным жертвам, в которой будут уничтожены все убийцы до единого.

14 августа 561 Р.Х. день одиннадцатый, 3:05. Полевой лагерь на правом берегу Днепра,

Сержант СПН ГРУ Кобра, в миру Ника Зайко, Темная Звезда, маг огня высшей категории.

Ночь, звезды, тишина, стрекочут цикады, и хочется верить, что нет никакой войны, я на Украине у бабушки, в селе Петрополь, и там тоже нет никакой революции гидности, никаких правосеков, Гройсманов и Порошенок с Турчиновыми, никаких Ахметовых, Коломойских и прочих Фирташей. Хочется верить, что на Украине царит мирное время какого-нибудь Кучмы, как в моем детстве, все тихо и благостно, все соседи улыбаются друг другу, жизнь тиха и обильна. Кстати, бабушкин Петрополь должен располагаться примерно километрах в тридцати отсюда, на берегу тихой речки, которая и ныне течет в тех местах.

Я узнавала, местные славяне и сейчас там живут. Их поселения стоят почти на тех же местах, на которых располагались села моего времени, на берегах мелких речек или ручьев, только народу в местных полуземлянках под соломенной кровлей проживает раз в десять меньше, чем в крытых шифером и железом хатах нашего мира. А так все то же самое; закроешь глаза, расслабишься и как будто нет полутора тысяч лет… Псы брешут, девчата поют – благодать. Только вот народ все больше не чернобровый с волосами цвета воронова крыла, а пепельно-русый или даже соломенно-блондинистый. Мне тут сказали, что это из-за того, что среди местных большая примесь балтского и германского населения. И только там, где к местным примешались осевшие на землю тюрки-булгары, можно встретить жгучих брюнетов и девчат со смоляными косами.

Хорошо тут у местных, тихо. Если придешь в селение, встречают уважительно, но без подобострастия. Не умеют тут еще льстить и пресмыкаться. Я для них поляница, защитница от злого ворога, а стало быть, любимая дочь для стариков и сестра для тех, что помоложе. На большее никто и не замахивается. Для местных парней я существо недосягаемое и неприкосновенное, и у них и в мыслях нет посмотреть на меня как на красивую женщину – как говорил Зул, возможную партнершу по горизонтальным танцам. Возможно, их отпугивает мой суровый вид и короткая стрижка под мальчика, а возможно горящая на моих руках яростная магия Хаоса. Не каждой женщине дано прибить трехголового Горыныча. И только мальчишки – те, которые еще совсем дети – смотрят на меня радостно и мечтательно, еще не понимая, что смотреть на поляницу со стороны и жить с ней в одном доме – это совершенно разные вещи.

Но все равно при одной мысли, что этих добрых, милых людей, мою дальнюю родню, может хоть кто-нибудь обидеть, в моем горле тут же рождается звериное рычание и шерсть на загривке поднимается дыбом. Не забуду, не прощу. Разорву на части и испепелю в прах, как сделала это с драконом. Пусть любой, кто задумает причинить им зло, пеняет потом только на себя – остаток жизни у него будет очень коротким и очень бурным.

Размечталась я что-то, размякла. Так у меня обычно бывает после крупных выбросов энергии, когда ее расход на полном серьезе можно измерять килотоннами. Сначала жгучая вспышка с импульсом бесконечного наслаждения в конце; а потом наступает нега, благодать и благорастворение. Хочется нежиться хоть на золотом песочке пляжа, хоть на пуховой перине брачного ложа, хоть на постели из шкур диких барсов, и размышлять о чем-то возвышенном и прекрасном. Примерно то же, только значительно слабее, я испытывала после удачного снайперского выстрела, когда видела, как, роняя оружие, падает убитый враг, и как страх и смятение охватывает его приятелей, понявших, что рядом я – их внезапная смерть.